Иван и Татьяна Колпаковы / Фото: семейный архив м. Иннокентии (Любови Ивановны Воробьевой)
Первый материал из цикла, посвящённого 75-летнию Победы, — рассказ об Иване Матвеевиче Колпакове. Войну он прошёл связистом, участвовал в судьбоносных сражениях Великой Отечественной — Кёнигсберг, Украина, Берлин.
Потёртый временем черно-белый снимок времён Великой Отечественной. С него смотрит по-военному собранный, подтянутый солдат, — на груди орден Красной звезды, медали. К нему трогательно прижалась молодая женщина в ситцевом платье в цветочек.
Это Иван и Татьяна Колпаковы — родители монахини Иннокентии (Любови Ивановны Воробьевой). Сейчас матушке Иннокентии 72 года, она подвизается при храме святых первоверховных апостолов Петра и Павла в Богучанах. А её отец, Иван Матвеевич, прошёл всю войну связистом, участвовал в самых громких и судьбоносных сражениях Великой Отечественной, был связистом при штабе «маршала Победы» Георгия Жукова. Какой была его жизнь, и как вышло, что в семье красноармейца, убеждённого атеиста появилась монахиня?
Всегда на связи
— Папа не очень часто говорил о войне – обсуждали её только в День Победы, когда собирались с друзьями на 100 граммов фронтовых, — вспоминает матушка Иннокентия. — Я совсем маленькая была, но всегда была с ним рядом — не с кем меня было тогда уже оставить, мама умерла рано… Сейчас думаю, надо было больше его расспрашивать обо всём, но теперь уж не вернёшь времени. А тогда, казалось, ещё успеется…
Иван Колпаков родился в 1918 году, в деревушке Дворец (Енисейской губернии, Кежемской волости) в семье крестьян-бедняков. Рос он парнем довольно смекалистым, хотя возможностей получить хорошее образование в то время было немного. Особенно хорошо Ивану давалась математика. После 5 классов школы сначала был разнорабочим, а незадолго до войны устроился счетоводом.
Как и водилось в то время в деревнях, Иван рано женился — выбрал девушку из местных. Но грянула война, и в 1941 году Колпакова призвали на фронт. Попал ещё не обстрелянный боец в 5-ю ударную Армию — в разные периоды войны она входила в состав Центрального фронта (переименован в Белорусский), 3 и 4 Украинских фронтов и участвовала во многих операциях, перевернувших ход войны. Освобождение Украины, Варшавы, штурм Кёнигсберга… Победу Иван Колпаков встретил в Берлине.
Иван Колпаков (слева) с сослуживцем после войны / Фото: семейный архив м. Иннокентии (Любови Ивановны Воробьевой)
Не секрет, что связь на войне — это важное слагаемое успеха всей операции. Прокладывать её приходилось порой под ураганным миномётным и пулемётным огнём, когда вокруг погибают один за другим боевые товарищи.
— Верующим отец не был, хотя говорят, что нет атеистов в окопах под огнём. Но он никогда не говорил напрямую, что верит в Бога. Рассказывал только, что пуля его не брала. Тяну, говорит, связь, вокруг люди умирают, падают, как подкошенные, а меня не берет. Не сказать, что ранений не было совсем у него. Но все они были мелкие. Думаю, Бог его хранил так, — говорит матушка Иннокентия. — Про первую семью отца я мало знаю. Он сам никогда их не упоминал. Тётя Клава, его сестра, как-то рассказала мне, что та женщина не была верна отцу, не стала ждать его с фронта. Вот он, видимо, и решил, что война показала, чего стоила эта любовь, — и не вернулся к ней. В 1946-м, вернувшись из Берлина, встретил маму мою, Татьяну Сципуру, и они поженились, а через год я появилась.
Из воспоминаний Ивана Колпакова о войне матушка Иннокентия, тогда ещё совсем маленькая девочка, запомнила в основном только страшные вещи. Детское воображение ярко рисовало картины войны.
— Он говорил, что труднее всего приходилось им именно на Украине (1943 год — бои за Днепропетровск, Днепродзержинск, освобождение Донбасса – прим. авт.), — вспоминает матушка Иннокентия. — Представляете, мужики, которых уже, кажется, ничем было не испугать, плакали, рассказывая об этом. Ему в очередной раз нужно было организовать связь, пробраться мимо одной из деревенек — их вокруг Днепропетровска немало. И вот он в деревне этой увидел, как в деревянном двухэтажном доме сжигают заживо еврейскую семью. Говорил, там дети были, и они так кричали, что ему потом всё это по ночам снилось.
Однажды Колпакова собирались расстрелять перед строем: он не успел к нужному времени до нужной точки связь проложить — не дали немцы. А в то время — это не просто оплошность, это грозило провалом операции. Но за него заступились другие солдаты, говорили: «Если таких расстреливать начнём, с кем воевать останемся?». Он был смелым воином… Может, поэтому и оказался при штабе Жукова. Конечно, лично его он не знал и даже, наверное, никогда не видел. Но был в числе связистов штаба.
Железный кулак
Ещё одна веха в воспоминаниях Колпакова — город-крепость Кёнигсберг, сегодняшний Калининград. В истории Великой Отечественной 9 апреля 1945 года — дата взятия Кёнигсберга, столицы Восточной Пруссии, стоит особняком.
Берлин, 1945 год / Фото: семейный архив м. Иннокентии (Любови Ивановны Воробьевой)
Каким он был, этот укрытый туманом и набитый под завязку оружием город? Неприступным, как железный кулак, — так отзывались о нем позднее советские офицеры в своих воспоминаниях. Дело в том, что столица Восточной Пруссии изначально строилась как форпост с целой системой защитных сооружений, оставшихся ещё с XIX столетия. Нацисты, конечно, значительно их усилили полевыми укреплениями. Линий обороны было несколько: внешний обвод фортов — в 8–15 километрах от города (2–4 километра между собой); затем — линия у окраин города; воздушная оборона (на неё, впрочем, надежды у немцев было мало — в начале весны город укрыл густой туман, непогода не позволяла развернуться авиации).
Оставшаяся с XIX века линия фортов выглядела довольно безобидно, на первый взгляд, — поросшие травой и деревьями холмы. Но под землёй — толстенные вековые каменные стены, между собой они были соединены ходами и каналами. Когда начался штурм, и было уже понятно, что первая линия защиты Кёнигсберга падёт, немцы пустили по ним сточные воды. Специально, чтобы не дать организовать связь.
— Отцу и нескольким его сослуживцам нужно было кровь из носу её протянуть. И вот они — я уж не знаю, сколько именно часов — в ледяной воде тащили её: ныряли, выныривали, их рвало — и опять тащили. Дотянули, к счастью, — говорит матушка Иннокентия. — Этот случай отец тоже вспоминал долго.
Штурм Кёнигсберга длился ровно 81 час — трое полных суток и 9 часов. В историю Великой Отечественной это сражение вошло как одна из величайших побед Красной Армии.
Наградной лист Ивана Колпакова за подвиг при штурме Бердина/ Фото: архив Министерства обороны РФ
Под шквальным огнём
23 апреля 1945 года. Штурм Берлина, начавшийся 16 апреля, был в самом разгаре — бились за каждый перекрёсток. Несмотря на то, что гитлеровцы, конечно, понимали — война проиграна, бои за город шли ожесточённые.
В личной военной истории красноармейца Колпакова этот день отмечен подвигом. Иван тянул проводную кабельную линию на новое положение под артиллерийским и миномётным огнём. Фашисты поливали изо всех сил, особенно на перекрёстках — они лучше просматривались, в том числе и снайперами. Но задача у Ивана была важная: вовремя не обеспечишь связь — штурм может затянуться.
В официальном наградном листе Ивана Колпакова было написано, что «связь была обеспечена на указанном месте ещё до прибытия командования». За эту операцию Ивана Колпакова наградили орденом Красной Звезды.
— О взятии Берлина он не говорил особенно, но их армия тоже в нём участвовала. Его медаль за Берлин у нас сохранилась. После окончания войны он ещё год в Германии служил, — рассказывает матушка Иннокентия.
С первого взгляда
После войны Иван Колпаков вернулся во Дворец. Был он, конечно, жених завидный. Молодой, сильный мужчина, руки ноги на месте — у девушек местных пользовался популярностью. Но полюбил Таню Сципура, 30-летнюю женщину из многодетной раскулаченной семьи.
— Мама с семьёй (у них было 11 детей) жили в бараке в Проспихино — совсем рядом с Дворцом. Познакомились они на её день рождения — папа с другом пришёл. Потом рассказывал, что полюбил её, как только увидел, — улыбается матушка Иннокентия. — Почти сразу сделал ей предложение, и они поженились очень быстро. Мама, думаю, тоже его любила.
Неподалёку от барака, где жила Таня, Иван поставил небольшой домик — и они отделились от её шумной семьи, зажили своим домом. В апреле 1947 года на свет появилась Любочка.
— Мне было всего два года, когда она умерла, — вздыхает матушка Иннокентия. — Время было голодное и тяжёлое. А мама повторно забеременела. Сестры её уговорили на криминальный аборт… Она, я знаю, не хотела, потому что срок уже был большой, но те настаивали. Мол, куда ещё один рот. И она поддалась. Попала в больницу, долго и тяжело умирала. Они к ней в палату пришли, прощения просили, но она даже не смотрела на них. Так мы с отцом остались вдвоём.
С новой семьей / Фото: семейный архив м. Иннокентии (Любови Ивановны Воробьевой)
Иван, конечно, за детьми особо ухаживать не умел. Но Любочку ни на шаг от себя не отпускал. Тем не менее она подхватила туберкулёз. Особого лечения от него в те годы ещё не было — и врачи, и родня думали, что девочка нежилец.
— Как же вышло, что вы все-таки выжили?
— Через некоторое время после смерти мамы отец женился в третий раз, на Нине Агаповой. Она работала в магазине на одной из заимок. Влюбилась в него сильно. А папа счетоводом же был, и у него недостача случилась. В общем, грозили ему серьёзные проблемы, надо было выплатить крупную сумму. Она ему предложила: «Женишься на мне — заплачу всё до копейки». Он и женился. Я с ними не жила. Меня к себе забрала мать Нины Агаповой, бабушка Феодосия. Не родная мне, но стала родной. Вот она меня и вымолила у Боженьки, выходила. Иначе не знаю, как объяснить, что я вылечилась.
Женщина Феодосия была очень набожная. Церкви, конечно, в то время были закрыты, но они с несколькими женщинами собирались на дому, читали Библию, молились. Помню икону Архангела Михаила у нас в доме. Каждый вечер она ставила меня на коленочки, и мы молились. Потом, когда бабушка умерла, с мачехой мне жилось трудно: она считала, что отец меня больше любит, чем их совместных детей (тогда у них уже трое было), думала, что смотрит на меня и мою мать вспоминает. Вот и срывала на мне зло. И каждый раз, когда мне становилось невыносимо, я помню, что про себя или даже вслух, когда никого рядом не было, кричала: «Господи, помоги!» И мне становилось легче. Отец особо не заступался за меня — может, думал, что это всё женские дела. Как-то я сильно плакала, помню, прямо до истерики. Он пришёл, гладил меня по спине и говорил: «Ну, что ты, Любочка, тихо. Все будет хорошо».
м. Иннокентия (Любовь Ивановна Воробьева) / Фото: семейный архив м. Иннокентии
…Годы шли. Мачеха Любы умерла от рака, отец ненадолго пережил её. Люба выучилась на фельдшера, окончила медицинский техникум в Красноярске. После работала в хирургии больницы в Богучанах, палатной сестрой. Потом вышла замуж, родила двух сыновей — Евгения и Андрея.
Женская судьба у Любы сложилась не слишком счастливо.
— С мужем мы были слишком разными людьми. Думаю, поэтому ужиться не могли. Когда дети выросли я решила уйти, развод тоже дался непросто, — рассказывает матушка Иннокентия. — Я пошла в храм за утешением и поняла, что мне там хорошо. Постепенно все проблемы решились, потом мне предложили постриг. И я согласилась, потому что замуж я больше не хотела. В 2000-м прошла иноческий постриг, а через два года монашеский.
Отца монахиня вспоминает часто. И спустя годы жалеет об одном: что он мало жил, что не довелось сблизиться с ним сильнее, что не успела расспросить подробнее о войне — тогда она смогла бы больше рассказать о тех днях и своим сыновьям, а те — своим.
