В череде революционных событий вековой давности Февральская революция, остается словно на втором плане, хоть и следует первой хронологически. В массовом сознании ее до сих пор оттеняет выстроенная еще в советские времена легенда о «Великом Октябре». Да и на фоне последовавшей Гражданской войны в России свержение монархии как-то теряется: не тот размах, не та драматургия.
Действительно, февральские события в ретроспективе кажутся странным карнавалом, зловещем в своем восторге — если держать в уме те процессы, толчок к которым они дали. Падение трехсотлетней монархии Романовых со стороны выглядело как общенародный праздник, как трогательное единение всех жителей теперь уже бывшей империи против оказавшегося вмиг ненужным всем строя. Почему же тогда февраль 1917 обернулся подлинно общенациональной катастрофой?
Члены Временного правительства (на переднем плане) на похоронах жертв Февральской революции. В общей сложности, в дни революционных событий погибло около 300 участников протеста и блюстителей правопорядка. Петроград, март 1917 г.
Несостоявшаяся победа
Официальная советская точка зрения на эти события известна хорошо: к началу 1917 года царскую Россию обуревали внутренние социально-экономические противоречия, обостренные Первой мировой войной. Поражения на фронте и разруха в тылу сделали революцию объективно неизбежной.
Конечно же, такая оценка во многом является ангажированной. Прежде всего надо сказать, что истинные масштабы Первой мировой войны не представляло себе руководство ни одной из держав, вступившей в конфликт. Оттого и Россия была не готова к ней не более, чем были не готовы те же Великобритания, Франция или Германия.
Все участники войны, так или иначе, столкнулись с широким спектром экономических трудностей, начиная от перевода экономики на военные рельсы и заканчивая антивоенными движениями. И Россия на общем фоне отнюдь не смотрелась аутсайдером.
Прежде всего, большая численность подданных (почти 178,4 млн человек на 1914 год) позволила военному командованию мобилизовать в ряды действующей армии сравнительно небольшую долю мужского населения — около 39%. Это действительно немного, учитывая, что в большинстве воюющих держав «под ружье» отправились 70–80% боеспособных военнообязанных граждан, — отмечает современный историк Сергей Волков в статье «Забытая война».
Солдаты Русской императорской армии. 1916 год.
Наличие «свободных рук» в тылу позволяло, с одной стороны, разрешать трудности в военной промышленности; подчас с нуля создавались целые ее отрасли, ранее не знакомые в России, — например, химическая. С другой стороны, наша страна не знала и проблем с продовольствием и предметами первой необходимости, по крайней мере, в той степени, в которой их познала в те же годы Европа, или которой познает их уже Советский Союз в Великую Отечественную войну.
Лишь спустя 2,5 года после начала войны обыватели начали сталкиваться с дефицитом отдельных продуктов и товаров. Так, вологодский крестьянин Александр Замараев записал в своем дневнике 7 февраля 1916 года: «Особенно обостряется хлебный кризис. Выдают, но по карточкам, где пуд (16,3 килограмма — М.Р.) на человека, где 20 фунтов (около 10 кг, — М.Р.) в месяц. Где нет мяса. Там нет соли. Там сидят во тьме, нет керосину. Где нет дров»
Показательно, что единая карточная система распределения продуктов в империи Романовых так и не была введена — не было насущной необходимости. Централизованно по карточкам распространялся лишь сахар, и только начиная с 1916 года. Карточки на другие продукты были пущены в оборот только в отдельных городах, как дополнение к свободному рынку.
Отнюдь не безысходной была ситуация и на полях битв. Несмотря на ряд неудач русского оружия в 1915 году («Великое отступление»), германо-австрийским войскам не удалось нанести нашей стране окончательное поражение. В 1916 году линия Восточного фронта стабилизировалось, что было невыгодно именно Германии, с ее ограниченными ресурсами и слабыми союзниками. 1917 год сулил России успешные наступательные операции и долгожданную победу в войне. Но этого так и не случилось.
Царь, в которого не верили
Причины Февраля следует искать скорее в мировоззренческом поле, нежели в материальной плоскости.
Российская империя была государством с классическим подданническим типом политической культуры. Оттого немаловажным фактором, от которого зависела судьба страны в непростое время мировой войны, была личность императора Николая II.
Николай II в Ставке Верховного главнокомандующего (в центре). Справа от него — генерал М.А. Алексеев, впоследствии один из инициаторов отречения императора от престола. 1916 г.
К сожалению, последний русский царь, мягко говоря, слабо соответствовал неписанным «нормативам» самодержавного правителя. Даже один из лидеров монархистов, депутат Государственной думы II, III и IV созывов Василий Шульгин признавал: «У Николая Александровича не было качеств, необходимых для царя: властности и твердости».
Как и когда конкретно Николай Александрович оборвал нити того самого единения с подданными, о котором так любили говорить монархисты, — сказать трудно. Был государь обречен на народную нелюбовь после событий на Ходынке, обрек ли себя на них «кровавым воскресеньем» или распутинщиной? Искать ответ на эти вопросы можно бесконечно, но для нас важно другое: личность Николая II к 1917 не только не сплачивала вокруг себя российское общество, но служила объектом порицания и насмешек со стороны не только депутатов Государственной Думы и образованных городских жителей, но и простого люда, и военнослужащих.
Более того, когда в 1915 году император занял пост Верховного главнокомандующего (сместив своего дядю Николая Николаевича, очень популярного в армейской среде), против этого выступили даже собственные министры и члены семьи (включая мать Марию Федоровну).
«Издавна в народе укоренилось убеждение, что Царь несчастлив», — вспоминал впоследствии в своих «Очерках русской смуты» генерал Антон Деникин, будущий руководитель Белого движения на Юге России. Его сослуживцы по императорской армии, впоследствии перешедшие на службу Советской власти, были менее щепетильны в выборе выражений. Так, Алексей Брусилов в мемуарах писал: «В искусство и знание военного дела Николаем II никто (и армия, конечно) не верил».
Еще более категоричен в воспоминаниях о предреволюционном времени Михаил Бонч-Бруевич: «Трудно представить, до какого разложения дошёл государственный аппарат Российской империи в последние годы царствования Николая II. Огромной империей правил безграмотный, пьяный и разгульный мужик, бравший взятки за назначение министров. <…> Всё это производило впечатление какого-то сумасшедшего дома».
«Безграмотный, пьяный и разгульный мужик» из воспоминаний Михаила Дмитриевича — это, разумеется, Григорий Распутин. Личность «старца» еще в мирные годы служила излюбленной мишенью российской оппозиции, а с началом войны окончательно стала притчей во языцех — притом в широких массах.
Г.Е. Распутин (в центре) в окружении придворных. Петроград, предположительно 1912 г. Фотографии, подобные этой, служили для оппозиции несомненным доказательством степени влияния Распутина на политическую жизнь в стране.
Слухи о неограниченном влиянии Распутина при императорском дворе, его любовной связи с императрицей Александрой Федоровной, их шпионаже в пользу Германии, в котором замешаны едва ли не все российские немцы (которых было традиционно много в армейском генералитете и среди высших чиновников) создавали нездоровую атмосферу как в тылу, так и в армии. Любое неприятное событие, будь то сдача германской армии новой крепости, дефицит сахара или пресловутая «министерская чехарда», стало ассоциироваться в обывательском сознании с происками «царицы-немки» и ее пособников.
Современный российский историк Борис Колоницкий в статье «Слухи об императрице Александре Федоровне и массовая культура» даже приводит факты того, что высокопоставленные генералы наотрез отказывались обсуждать с Николаем II дела на фронте, если рядом присутствовала его супруга.
И даже знаменитое своей трагикомичностью убийство Распутина монархистами и близкими к императорской семье людьми не смогло достичь своей цели — восстановления народного кредита доверия самодержцу и его семье.
Между глупостью и изменой
Безусловно, недопустимо экзальтированная Александра Федоровна и чересчур апатичный Николай II, окружавший себя весьма посредственными политиками, в какой-то мере давали почву для таких слухов. Но, в первую очередь, ответственность за их циркуляцию лежит на «властителях дум» предреволюционной России — лидерах либеральной оппозиции: Александре Гучкове, Василии Маклакове, Петре Милюкове…
Речь последнего в Думе, произнесенная 14 ноября 1916 года, стала апофеозом этой «внутренней информационной войны». В историю она вошла благодаря риторическому вопросу «Глупость или измена?», послужившего рефреном выступления Милюкова. Лидер «Партии народной свободы» (более известной как партия кадетов) не стеснялся в выражениях, прямо обвинив императорское окружение во главе с тогдашним председателем правительства, этническим немцем Борисом Штюрмером, в двурушничестве и подготовке сепаратного мира с Германией (и прозрачно намекнув на причастность к этому лично императрицы).
Цель Милюкова и его соратников была ясна — они добивались создания правительства, ответственного уже не перед царем, а парламентом (и вскоре история им эту возможность даст), считая Николая II неспособным привести Россию к победе в войне.
Во Временном правительстве П.Н. Милюков (слева вверху) получит должность министра иностранных дел, однако сможет продержаться на ней всего лишь два месяца.
Однако вопрос о глупости и измене можно заочно задать и самим лидерам думской оппозиции. Трудно было не понимать, что в сложившейся кризисной обстановке обличение внутреннего врага в лице высших должностных лиц империи было чревато революционным взрывом с непредсказуемыми последствиями.
«Революция носилась в воздухе, и единственный спорный вопрос заключался в том, придет ли она сверху или снизу. Дворцовый переворот обсуждался открыто, и за обедом в посольстве один из моих русских друзей, занимавший высокое положение в правительстве, сообщил мне, что вопрос заключается лишь в том, будут ли убиты и император и императрица или только последняя; с другой стороны, народное восстание, вызванное всеобщим недостатком продовольствия, могло вспыхнуть ежеминутно», — писал впоследствии британский посол Джордж Бьюкенен.
Как представляется спустя столетие, «тремя китами» Февральской революции следует считать низкий моральный дух в императорской армии, начавшиеся перебои в поставке продовольствия в крупнейшие города империи и бездействие власти.
Все это, в свою очередь, стало следствием общей моральной усталости российского общества от войны, непонятность целей которой большинству населения усугублялась ее невиданными масштабами.
«Сколько раз спрашивал я в окопах, из-за чего мы воюем, и всегда неизбежно получал ответ, что какой-то там эрц-герц-перц с женой были кем-то убиты, а потому австрияки хотели обидеть сербов. Но кто же такие сербы — не знал почти никто, что такое славяне — было также темно, а почему немцы из-за Сербии вздумали воевать — было совершенно неизвестно. Выходило, что людей вели на убой неизвестно из‑за чего, то есть по капризу царя», — вспоминал генерал А.А. Брусилов.
Февральский смерч
Петроград в феврале 1917 года был переполнен солдатами (готовилось новое наступление). Столичный гарнизон насчитывал около 250 тысяч военнослужащих, среди них которых было недопустимо мало офицеров (и тех, как правило, без должного служебного опыта). Получалось так, что наспех мобилизованные «защитники Родины» были предоставлены сами себе, превращаясь в дезорганизованную массу, падкую на антивоенную пропаганду активистов социалистических партий.
Одна из демонстраций в поддержку революции. Петроград, март 1917 г.
23 февраля (8 марта по старому стилю) в столице империи начались стихийные акции протеста: рабочие выступали против начавшихся перебоев с поставками хлеба в Петроград (вызванных сильным снегопадом, засыпавшим железнодорожные пути). В последующие дни уличные манифестации стали только набирать обороты, а лозунги их участников приобрели политический характер: из толпы прямо выкрикивали «Долой царя!» и «Долой самодержавие».
Разогнать беспорядки силами казаков и полицейских у властей не получилось. Тогда было решено бросить на их подавление части Петроградского гарнизона. Однако они тут же (26 февраля) начали переходить к митингующим.
«Прошу доложить Его Императорскому Величеству, что исполнить повеление о восстановлении порядка в столице не мог. Большинство частей, одни за другими, изменили своему долгу, отказываясь сражаться против мятежников. Другие части побратались с мятежниками и обратили своё оружие против верных Его Величеству войск. Оставшиеся верными долгу весь день боролись против мятежников, понеся большие потери», — писал в официальном рапорте командующий гарнизоном генерал Сергей Хабалов.
За какие-то считанные дни столица России оказалась под полным контролем мятежников, а императорский Совет министров уже 27 февраля официально объявил о своем самороспуске. Верховную власть тут же подхватил спешно образованный лидерами оппозиции Временный комитет Государственной Думы, вскоре ставший Временным правительством России.
А что же император? Николай II на тот момент находился в Ставке Верховного главнокомандующего в ныне белорусском городе Могилёве. О событиях в столице он был осведомлен, но, по всей видимости, не осознавал их значения. Лишь 28 февраля он решает прибыть в Петроград, но его поезд останавливают лояльные Временному комитету армейские генералы.
После длительного общения с начальником штаба Верховного Главнокомандующего генералом Михаилом Алексеевым и командующим Северным фронтом генералом Николаем Рузским вконец павший духом Николай II 2 марта принимает решение отречься от трона в пользу младшего брата — великого князя Михаила Александровича. Впрочем, и тот не рискнул пытаться сохранить монархию в России, уже на следующий день заявив в своем манифесте, что готов принять власть только по решению Учредительного собрания…
Манифест об отречении от престола Николая II
***
«Ни к одной стране судьба не была так жестока, как к России. Ее корабль пошел ко дну, когда гавань уже была видна. Она уже пережила бурю, когда все обрушилось на нее. Все жертвы были принесены, вся работа завершена. Отчаяние и измена овладели властью, когда задача была уже выполнена», — такую эпитафию державе Романовых спустя четверть века после ее краха напишет Уинстон Черчилль.
В Февральской революции причудливо соединились объективные и субъективные процессы.
С одной стороны, перед стремительно обновляющейся на рубеже XIX–XX веков России действительно стояли преграды в виде устаревшей политической системы, низкого уровня образованности населения, нерешенности аграрного и национального вопросов, — решение этих проблем власти откладывали десятилетиями. С другой стороны, падение монархии было бы невозможным, не произойди паралич воли у правящей элиты в самый неподходящий для этого момент.
Весной 1917 и Россию, и ее зарубежных союзников по Первой Мировой войне охватило если не восторженное ликование, то, как минимум крепкий оптимизм: думалось, что освобожденная от «царизма» страна воспрянет, с новыми силами завершит затянувшуюся мировую войну и станет полноценной демократической державой.
Но, на поверку, события пошли по совершенно иному пути…
