Слова большие, словно яблоки. Густые,
Как мед или крутое молоко.
Слова, которые вонзаются, как пламя,
И, в душу залетев, как в хижину огонь,
Убогое убранство освещают.
Слова, которые не умирают,
И о которых песни мы поем.
Николай Заболоцкий
Не все, что пишется стихами, есть поэзия. Мы это отлично знаем по собственному опыту. Стихотворчество или подобие такого отнюдь не всегда несет в себе то главное, что является признаком поэзии. Русская словесность, во всех ее ипостасях — и в научных, и в художественных, и в научно-прикладных — практически является действующей доминантой противостояния хаосу, форпостом и укрепрайоном общего, хотя и всегда видимого, фронта сопротивления славянских народов в защиту нашего исконного этно-духовного ареала, запасной территорией этого, подвергающегося непрерывной бомбардировке, пространства.
Беспечность ослабляет. А ведь вспомним слова святителя Филиппа Соловецкого: непростительно ослабевать, когда приходит время для подвигов. Подвиги же бывают разные, не только ратные. Каждый волен вершить их по мере сил своих, не уповая на воздаяние. Это и ничто иное есть осуществленная свобода, заповеданная Всевышним. Свобода благодатная и просветляющая, никому не причиняющая вреда. Такая свобода дана всем, но осуществляют себя в ней немногие.
Среди тех, кто осуществляет себя в этой свободе, к счастью, есть художники в сфере слова — поэты. О поэзии сейчас было бы уместно сказать, что она — это встреча, это не зафиксированный текст. Текст — лишь итог, не всегда возможный, а здесь есть действие человека, его самораскрытие, воздвижение. И, во-вторых — направленная вовне экспрессия, продолжение постигаемого. Стих — запечатленное переживание. Акт поэзии — восстановление в человеке души, вопреки всегда приземляющим души обстоятельствам повседневной жизни. Глубина внутреннего опыта дает основу для творческого, несущего новизну выхода вовне к другому человеку, миру в целом. Для личного ответа бесконечным сущностям, ставящим нас перед вопросами неразрешимыми, вне сферы духа. Подлинная нравственная поэзия, не раз стоящая у подсознания, всегда религиозна в исконном смысле слова. Она восстанавливает личность в полноте ее метафизической связи в соотнесении с мирозданием. Речь тут не о философствовании, не о сознательном глубокомыслии, которое часто оборачивается правдой: метафизическим может быть самое простое высказывание, апеллирующее к самому будничному опыту.
Есть стихотворение одного замечательного сербского поэта, адресовано оно цыгану-крестьянину, который умирал на соседней койке в больнице и просил: «Напиши для меня, ты же поэт. Напиши для меня стихи, меня не будет, а они останутся». Вот маленький фрагмент:
Владимир <…> из Сопота.
Cо лба стирая капли пота,
Всю зиму он лежит не тужит,
Всю зиму он о деле тужит,
И по ночам страдать сквозь сницы,
Как входит он с косой в пшеницу,
Путь косит до рассвета,
А за окном зима, не лето,
И снег кружит по всей округе,
А он лежит в тоске и туге,
Глазами спрашивает: «Братья!
Косить ли будем? Умирать ли?»
Косить. Косить приспеют сроки,
Не зря ж писал я эти строки.
В каждом таком тексте присутствует, открыто или неявно, патовая потенция, безотчетная тревога, печаль, проистекающая из безответного осознанного психофизического ощущения возможной конечности индивидуального существования. Как предвосхищение порога, за которым пустота. Предположение, что все пройдет, минует, и плохое, и хорошее, не оставив и следа. Но именно поэзия более, чем иное искусство, выражая сокровенную тоску всякого живого существа, создает нечто — надежду на преодоление бренности, выход за предел физического мира и биологической обреченности человека. Ибо поэзия — это Слово. То самое, которое было в начале (Ин. 1:1).
Андрей Платонов в эссе «Невозможное» пишет о том, что когда люди будут уметь спаиваться в одно при последствии одного безмолвия, не нужно будет никакого искусства, ибо любое искусство есть транспортное средство от души к душе. Тогда будет не транспорт, а совмещение: когда ты говоришь, слова твои должны быть лучше молчания. Всякому пишущему, не только стихи, стоило бы глубочайше задуматься об этих вещах. Все, что он говорит, в идеале, должно быть лучше молчания, но не всегда таковым бывает. Вспомним икону «Ангел Благое Молчание», где изображен Христос в двойном клетчато-звездном сиянии, воистину «сокровенный сердца человек в нетленной красоте кроткого и молчаливого духа» (1 Петр 3:4).
Отвлекаясь от богословского толкования образа, подчеркнем его метафизический аспект, послание любому, порождающему речь: будь точен, помни, слово — это оружие, оружие воина, во имя приближения к тайне бытия. Истинный поэт, о чем бы он ни писал, сосредоточен на этой задаче. Он всегда, как сказал бы Заболоцкий, воин слова. Образ благого молчания и мысль о том, что произносимое слово должно быть лучше молчания — завет тому, кто пишет стихи, дабы говорением своим он не нанес вреда, не усугубил хаос и тьму, в их бесконечной агрессии против гармонии и света.
Сегодня уже говорилось об уважении, исконном и органичном, которое имеет истинный православный человек по отношению к другим верованиям, к другим конфессиям, вариантам иных представлений о реальности. Здесь хотелось бы упомянуть стихотворение польского католического священника и поэта, который уже ушел в жизнь вечную, Яна Твардовского:
Спасибо тебе за то, что Ты есть
За то, что Тебя не может вместить наше сердце
За то, что Тебя не может постигнуть наш разум
За то, что во всем иной Ты с нами, но не здесь
За то, что Ты уже обретен, но до сих пор не найден
За то, что пытаясь уйти от Тебя
Мы снова приходим к Тебе.
За то, что все чего нам не понять — все-таки не мираж
За то, что Ты вечно молчишь. Только мы
Треплем языком.
Поэзия нацелена на постижение неведанного, сверхчувственного, сверхпредельного. У нее нет утилитарных целей. Она является всегда духовной попыткой воплощения нереального, т.е. отличного от земного бытия непригодной для него вечной сущности души, принадлежащей жизни вечной, бессмертному, Божественному началу человека. В сущности, искусство больше помогает нам умирать, чем жить, а умираем мы с первого дня жизни, и притерпеться к мысли неизбежности ухода невозможно без веры в неизбежность мира иного. Поэзия часто представляется универсальным путем Абсолюта. Возможно, это самая мистическая, но не конфессиональная и не институализированная религия. Она учит понимать последние слова, даже сказанные беззвучно. Есть тайная сила, руководящая поступками и помыслами людей.
Бог, в открытом для человека аспекте — открытая проекция нашей совести, нашей несбыточной мечты о совершенстве. Народ говорит: «Бога забыли» — это значит, забыли совесть, т.е. забыли себя, подчиняясь страстям, потакая своим непонятным слабостям, отнимая частицу от мироздания. «Предназначение наше есть жизнь, и мы свободны в ней», — сказал Александр Пушкин, человек, который всю жизнь провел в борьбе с искушением: то побеждая, то впадая в грех. Грех — это огрех, т.е. ошибка зрения, сбой в понимании прерывающей сбой тайной силы. Подъем — спад — подъем. Это и есть жизнь. Гордыней было бы думать, будто мы всегда можем выйти победителями. Главное — ежесекундно быть готовым к покаянию. «Жизнь — это место, где жить нельзя», — говорила Марина Цветаева. Однако, поэзия, будучи продуктом сгорания жизни, парадоксально помогает выжить.
XIV Красноярские краевые образовательные Рождественские чтения. — Красноярск: ООО «Издательский дом «Восточная Сибирь», 2014.
