27 марта в Красноярске прошла первая лекция нового проекта «Творческий инстинкт». Музыковед Ярослав Тимофеев побеседовал с одним из лучших скрипачей-виртуозов мира — Вадимом Репиным.
Проект «Творческий инстинкт» организован Красноярским фондом развития искусства имени Дмитрия Хворостовского совместно с Сибирским институтом искусств. Беседа состоялась в рамках Х Транссибирского Арт-фестиваля.
— Когда и как вы почувствовали в себе первые проявления творческого инстинкта?
— В Корее есть такая традиция, когда ребёнку исполняется год, то на большой стол кладут разного рода игрушки — машинки, карандаши, инструменты — и просто отпускают его ползать по столу. И таким способом определяют в какую степь двигает его инстинкт.
По рассказам моей мамы, я в детстве просил инструменты, которые издавали громкие звуки — дудки, барабаны — и чем громче, тем лучше.
У меня день рождения 31 августа, и это двоякие чувства: с одной стороны завтра идти в школу, а другой — подарки. И вот 1 сентября, когда мне исполнилось 5 лет, мама отвела меня в музыкальную школу № 1 (в Новосибирске — прим. ред.). Почему № 1? Потому что моя мама думала, что она — лучшая.
В тот год это был настолько популярен баян, что мест в музыкальной школе не осталось. И тогда директор музыкальной школы сказала:
«Ну пусть пока на скрипке поиграет потому, что там никого, а через годик на баян переведём. Или приходите через год».
Моя мама выбрала скрипку, это было первое важное решение в моей музыкальной карьере.
Должен заметить, что она была моей самой любимой игрушкой, и самой сложной с точки зрения координации, извлечения звука, как что происходит. Я помню в пять лет даже несколько ночей не спал, пытаясь понять как она устроена.
Остался я на скрипке потому, что педагог была красавицей. Она сыграла в моей жизни ключевую роль потому, что через 6 или 7 месяцев после того, как я попал к ней, были городские конкурсы среди совсем клопов, и я первый раз оказался на сцене. Еще скрипку не умел настраивать, но уже что-то играл. Но тем не менее ощущение на сцене я запомнил на всю жизнь. Это и стало тем крючком, с которого было уже невозможно соскочить. И тогда, на том конкурсе, где я победил, меня заметил Захар Нухимович Брон — он был в жюри. Он заметил, что этот клоп уже через четыре месяца что-то может извлечь из инструмента потому, что обычно проходит пара лет пока сможешь красиво ноту сыграть.
И через два года моя учительница взяла нас с мамой за руку, привела в консерваторию, втолкнула в дверь класса Брона и сказала: «Я с вами прощаюсь».
— Вопрос про пресловутую жизнь вундеркинда. Предлагаю посмотреть следующее видео [фрагмент с 12 по 14 минуту]:
[в документальном фильме идет речь о том, что юному Вадиму приходится заниматься на скрипке по 6 часов пока остальные дети могут играть в хоккей]
Вопрос такой: понятно, что на одной чаше весов постоянные занятия, невозможность поиграть в хоккей в должном объеме. А с другой — сцена, наслаждение от игры перед публикой. Что у вас перевешивало? Вы чувствовали себя счастливым ребенком?
— Важен баланс. В нашем деле важно как можно скорее оказаться на сцене потому, что настоящая работа начинается на сцене.
— А вот если ребенка все время пускать на сцену для развития, нет ли опасности заразить его сразу звездной болезнью?
— Это другое. На сцене происходит ответственность и то место, где ты понимаешь, что тебе дан единственный шанс. Брон, наш педагог находился в классе с 10 утра до 11 вечера — он должен был каждого послушать. Порой и дважды в день, когда что-то у кого-то не получалось, чтобы отработать те моменты, чтобы они получились завтра. Помню, наши мамы готовили ему перекусы, обеды, и он прямо в классе обедал, когда предстояли важные концерты, гастроли.
Вадим Репин
— Вы понимали, что когда в 11 лет завоевали золотую медаль на Международном конкурсе имени Венявского, когда в 17 лет стали самым молодым победителем конкурса скрипачей в мире — Конкурсе имени королевы Елизаветы в Брюсселе — вы понимали, что у вас невероятный дар?
— Нет, я понимал, что я — гастролёр! Это невероятно предвкушение, ожидание, что у тебя уже есть билет на самолет, и вы летите в другой город на гастроли. Это мечта! И мечта, и ты ее проживаешь одновременно. До сих пор бабочки летают перед полетом, перед гастролями. Сейчас, конечно, реже получается летать в места, в которых никогда не был. Но все же случается: впервые вот на Канском фестивале побывал, в Канске.
— Как вы ощущали себя, когда получали отовсюду признание вашего мастерства, и не только в России? Тихон Николаевич Хренников вас поддерживал… Мне интересная психология этого юноши, как была устроена его голова? Он понимал что у него особенный путь?
— Ну после 11 лет можно употреблять термин «звёздная болезнь» потому, что когда на конкурсе Венявского я взял I премию для всех возрастных групп, вплоть до 18 лет. И тут я подумал: «Опа, неужели я лучше всех!». Но тут вовремя подключилась моя мама, и она проследила чтобы эта вещь во мне не развивалась.
Далее, в 14-15 лет, ты уже начинаешь нервничать. Когда мне было одиннадцать, для меня все было игрой — вышел на сцену и делаешь то, что привык. А чуть позже появляется не столько страх, сколько волнение — текст, выученный наизусть, можешь забыть. Потом это уходит, и ты уже примерно представляешь как выйти из любой ситуаци на сцене. Я помню в Брюсселе на конкурсе в I туре, я был в первый день первым по жеребьевке, и у меня было состояние столбняка — так волновался, что почти забыл как играть на скрипке. Все было как во сне, я даже подумал: «А скрипку-то в какую руку брать? А как дальше?». И я с первым аккордом, по-моему, тогда просто по струнам не попал. Это было как электрический удар и тогда я вышел из этой «комы» и дальше уже играл как обычно.
Ярослав Тимофеев
— Не менее интересная тема, чем детство вундеркинда, это взрослая жизнь вундеркинда. Как произошел этот переход к взрослой профессиональной деятельности, когда нет плюшек за то, что ты маленький и можешь как взрослый, и надо всё делать наравне?
— Всего так и не расскажешь: это и конкуренция молодого поколения класса Брона, где все росли профессионально с такой скоростью, выучивали по концерту в неделю. И в основном это была жестокая работа. Хочу отметить, что всё, что мы учим до 16 лет — это на всю жизнь с нами. Если учить позже — это уже так…
— Градус ощущения на сцене не снизился? Ведь по признанию некоторых артистов, в детстве они пережили всё самое-самое…
— Ну это адреналин, который либо вырабатывается, либо нет. Если ты находишься в турне и невозможно одинаково нервничать или не нервничать. Но на всю жизнь остается тот факт, что у тебя один шанс, одна попытка от начала до конца Это не студия звукозаписи, где можно отыграть 20 раз и выбрать лучший вариант. И мы классические, академические музыканты каждый для себя находит как настроить себя для сцены. В поп-музыке кто-то что-то курит и им это помогает, у нас если покуришь, то невозможно будет в правильную ноту попасть. И чтобы передать залу эмоциональную ноту, внутри тебя должно гореть!
Я стараюсь ограждать себя от волнений перед концертом — могу посмотреть сериал, почитать книгу — отвлечь себя. Со временем понимаешь, что ты 20 часов волнуешься, что 2 часа — результат примерно одинаковый. Только в случае с 20 часами ты потратил кучу своей энергии впустую. Но это приходит с опытом концертной жизни. Никаких других рецептов нет.
Вадим Репин на закрытии X Транссибирского арт-фестиваля в Красноярске
— Игра на скрипке сказывается в бытовой жизни?
— Ну конечно: позвоночник кривой. Приходится заставлять себя стоять прямо потому, что с годами позвоночник можно потерять. На левое ухо мы глохнем постоянно — этот визг, писк скрипичный. Но удовольствия все равно больше, страсти, интереса. Самое большое удовольствие — от нового репертуара. Вжиться, узнать детально. Если играешь концерт для скрипки с оркестром, и не можешь написать по памяти партию кларнета или гобоя, то ты не знаешь это произведение, и ещё рано играть.
— Не хотелось ли писать свою музыку?
— Вот прям такого позыва никогда не было.
— А испытывали ли вы соблазн подобно многим вашим коллегам стать дирижёром?
— Конечно! Самый уникальный инструмент — это оркестр. Даже круче фортепиано. Я положил, отдал, подарил почти 45 лет скрипичному делу, но чтобы даже попытаться стать дирижером нужны десятилетия труда.
Я сравниваю нашу профессию с профессией гида: вы приехали во Флоренцию и одно дело вы сами ходите — ну да, красиво. Но если есть человек, который вам невероятно интересно, с юмором расскажет какие-то исторические факты, покажет какие-то особые места — вы смотрите совершенно другими глазами. И мы по сто, а может быть, по тысяче раз играя какие-то произведения, должны рассказать слушателю: а вот это самый любимый момент, а вот сейчас мы переходим в совершенно невидимый мир чувств, атмосфер и так далее.
Вадим Репин, дирижёр Алессандро Кадарио с Российским национальным оркестром на закрытии X Транссибирского арт-фестиваля в Красноярске
— Другие искусства производили на вас впечатление равное по силе музыке?
— Мне кажется, для меня музыка — это самое экспрессивное из искусств. Наверное потому, что я знаю язык, и могу оценить более профессионально нежели другие.
— Жесткий вопрос: слышал от ваших коллег, что в старости играть на скрипке труднее, чем, например, дирижировать — там в 80 лет только рассвет. Если в какой-то момент не сможете выступать как скрипач, то как будет проявляться ваш творческий инстинкт?
— Хочется оттянуть то время, когда по причине возраста понимаешь, что пора завязывать. Наверное это самая большая трагедия в жизни профессионала. На скрипке играть все труднее. Казалось бы ты учишься 20-30-40 лет и должно стать легче. И становится немного легче, но это очень короткое время, потом опять труднее и труднее. Может быть тогда я возьму паузу и постараюсь выйти хотя бы начинающим дирижером. Я к этому не готовлюсь, чтобы точно знать что делать, но уверен, что много из чего будет выбрать. Но это точно будет музыка.
Вадим Репин и дирижёр Алессандро Кадарио
— Какая сила помогает вам жить во время большой беды особенно в контексте последних событий?
— Опять же искусство, близкие люди, семья. В первую очередь моя мама, которая в Новосибирске до сих пор живет, и никогда не хотела жить ни в одном из городов нескольких континентов — у нее был выбор. С юного возраста, как раз после Брюсселя, следующие 20 с чем-то лет я жил в разных странах — мне удалось пожить и в Голландии, Франции, Монте-Карло, Германии, Швейцарии, Италии. Теперь я большую часть моего свободного времени провожу в Москве. Когда я нахожусь дома, я чувствую себя цельным. И фестиваль помогает, лучшее спасение — это работа.
Фото: vk.com/foundationdh, vk.com/rnomusic
