Артхив.ру опубликовал интервью с директором Музея современного искусства Одессы Семеном Кантором.
Музей современного искусства Одессы (МСИО) открылся 10 апреля 2008 года, и сегодня это один из наиболее активно и интересно работающих музеев города. В основе его коллекции — собрание работ мастеров «второй волны одесского авангарда» коллекционера Михаила Кнобеля, выкупленное бизнесменом и меценатом Вадимом Мороховским.
— Семен Борисович, так ли огромна коллекция Михаила Кнобеля, которая была приобретена Мороховским, как об этом говорят?
— Коллекция насчитывала порядка 380-и экземпляров хранения. После формулирования концепции музея стало ясно, что некоторые работы в нее не вписываются. Например, работы не одесситов… Хотя термин «одессит» применительно к художникам — достаточно размытое и спорное понятие. Мы до сих пор не можем четко сказать, что это значит. Родился? Учился? А сколько времени? Только 4 — 5 лет? Работал? А сколько лет, когда? Мы, скажу честно, в некоторых случаях решаем просто по интуиции. Или, если художник жив, прежде всего, задаем ему вопрос: ты себя чувствуешь одесситом?
…В итоге, в коллекцию не вошла моя любимая работа Глеба Богомолова. Это питерский нонконформист, очень хороший художник. Была в коллекции Кнобеля и картина Владимира Яковлева, еще более интересная. Но мы ее поменяли на работу Валентина Хруща.
— По каким еще критериям отбирались работы? И кто принимал решение, соответствует работа концепции музея или нет?
— У нас был и действует Общественный совет. Сейчас он меньше функционирует, а в первые годы существования музея решения принимались коллективно. И первый (но не единственный) критерий — время создания. Наша концепция подразумевает, что мы «музеефицируем» то, что, прежде всего, не охвачено государственными музеями. Сам факт появления музея связан с этой проблемой. Вадим Мороховский — не коллекционер, никогда им не был и, думаю, никогда им не станет. Он купил коллекцию Кнобеля, исходя из понимания того, что Одессе нужен музей, как он назвал, современного искусства. Мы с ним долго расходились во мнениях. Я считал, что речь идет о неофициальном искусстве, а он — о современном. Сегодня ясно, что правы мы оба.
— Скажите, а что именно вы называете современным искусством?
— Что ж, тут нужно уточнить терминологию. В английском языке проще: имеются слова modern и contemporary. Contemporary — это временные параметры в 15 — 20 лет. А до 40 лет — это modern. Хотя в Нью-Йорке Museum of Modern Art (МоМA) очень хорошо себя чувствует, экспонируя работы обеих временных категорий, да и Tate Modern в Лондоне никто не собирается называть Tatе contemporary.
С другой стороны, когда открывался легендарный МоМA, считали, что его экспонаты через 20−30 лет будет переданы в музей Метрополитен, потому что коллекция должна все время обновляться. Не знаю, как Tatе Modern и Tatе основной, переходят ли там экспонаты… Знаю лишь, что наши государственные музеи, будучи по духу советскими до Перестройки, оставаясь советскими после Перестройки и в новой независимой стране, ничего не делают по музеефицированию искусства, которое существовало и существует в Украине, в том числе и Одессе, на правах неофициального.
Мы не будем уточнять, насколько существенным явлением является легендарная южнорусская школа живописи, у меня есть определенные сомнения по масштабам вклада этого течения в мировой художественный процесс. Но это не моя тема.
А вот после войны все мало-мальски интересное из того, что родилось в Одессе в 1960—1970-е годы, называется «одесский нонконформизм или вторая волна одесского авангарда».
— Но разве работы одесских нонконформистов не представлены в «официальных» музеях?
— В советское время что-то из подобных произведений случайно, в основном, на уровне подарков, попадали в музеи. Но после развала СССР эти поступления прекратились. Некоторые хорошие работы музейного уровня есть в Одесском художественном музее — Валентина Хруща, Людмилы Ястреб, Евгения Рахманина. Но лакун гораздо больше, чем наличия, и цельности, репрезентативности эта коллекция, к сожалению, не имеет. Если говорить о чем-то неофициальном, что не входило в эту группу — там ситуация еще хуже. Например, в музее нет ни одной еврейской работы Иосифа Островского. Ранние произведения есть, а поздних — нет. Лев Межберг достаточно слабо представлен… Анатолия Шопина, Геннадия Подвойского нет вообще. Или взять трансавангард. Есть одна или две работы Александра Ройтбурта. Хорошего уровня! И все…
Я считаю, что самое яркое и самое интересное, что дала Одесса мировому искусству за все более чем 200 лет существования — это одесский концептуализм. Единственное, что известно за рубежом по-настоящему. Другое дело, что до последнего времени это направление включали в понятие «московский концептуализм». Сейчас понемножку положение меняется, не без нашей помощи. При этом не один государственный музей и не думает заметить это явление!
Зал одесской концептуальной группы. На переднем плане — монитор, где демонстрируется видео Юрия Лейдермана «Хасидский Дюшан»
— То есть, современное — это неофициальное?
— Есть как минимум три группы, на которые можно разделить современных участников арт-процесса.
Первая — это достаточно традиционные художники (не будем говорить, талантливые или не талантливые), работающие в классическом модернизме — пейзажи, натюрморты. Обычно это члены Союза художников… У нас недавно был украинско-немецкий проект. Приезжали молодые ребята, выпускники Баухауза. Увидев работы такого рода, они были в легком шоке. Мне сказали, что слово, которое они использовали, дословно переводится как «запрещено», точнее, «не поощряется». Эти работы современными можно назвать только по времени написания.
Еще одна группа, с моей точки зрения, работы, которые экспонируются в государственных музеях и арт-центрах — это предает работам какую-то черту «первичной» официальности. Но наше Министерство культуры не видит в упор даже этих авторов — ни Ройтбурта, ни обоих Рябченко! И это трагедия Минкульта. Ройтбурту и Рябченко от этого ни холодно, ни жарко. Ну, и трагедия, в какой-то степени, украинской культуры вообще.
Полностью читайте в источнике.
