Демонстрация жителей Петрограда в поддержку «красного террора». Осень 1918.
Этой осенью Россия встретила сто первую годовщину события, без которого едва ли можно понять природу и последствия революционных потрясений 1917–1922 годов. 5 сентября 1918 года был опубликован декрет Совета народных комиссаров РСФСР о начале «красного террора». Короткий текст постановления сулил в самой ближайшей перспективе смерть многим тысячам людей — даже тем, кто и не помышлял о каком-либо сопротивлении советской власти.
Расстрельный парк
Поздний вечер 5 сентября 1918 года. Москва. Тогдашняя окраина российской столицы — Петровский парк.
Из приехавших грузовиков конвоиры выводят около 80 заключенных. Среди прочих в парк приехали и бывшие царские министры Николай Маклаков и Иван Щегловитов, арестованные еще Временным правительством, и викарий Забайкальской епархии епископ Ефрем (Кузнецов), и известный проповедник протоиерей Иоанн Восторгов, и даже два католических ксёндза. Были там и другие некогда публичные люди, а среди них — и простые москвичи, арестованные за провинности вроде спекулянтства или ношения погон царской армии.
Белогвардейцы эксгумируют тела жертв «красного террора» в Харькове после освобождения города. 1919 год. Источник: bessmertnybarak.ru
Перед погрузкой в Бутырской тюрьме арестантам сказали, что их всего лишь везут на новый допрос. Тюремщики лгали: пассажиров того вечернего рейса в пункте назначения ожидала только смерть.
«Уже ночь, тихая и ласковая. Взвод красноармейцев ждет нас. „К стенке“. Целуемся. Идем. Темнеет высокая стена. А все-таки подальше бы от нее. Я приседаю. Залп. Мы падаем. Подходит красноармеец. „Этот еще живой“. Выстрел. Я вскакиваю и лечу по парку. Визг пуль, крики. Бегу. Что-то кольнуло ногу. Но ничего, пустяки!», — этот сумбурный рассказ оставил единственный выживший — поручик Дмитрий Сидоров. Молодому офицеру повезло бежать из «красной» Москвы на «белый» российский Юг, не попав в число первых жертв того самого зловещего декрета.
Тяготы революции
«Обеспечение тыла путем террора является прямой необходимостью»; «необходимо обеспечить Советскую Республику от классовых врагов путем изолирования их в концентрационных лагерях»; «подлежат расстрелу все лица, прикосновенные к белогвардейским организациям, заговорам и мятежам»; что же побудило новых властителей страны принять столь суровые меры?
Советские руководители представили «красный террор» вынужденной мерой, ответом на неудачную попытку убить фактического главу государства Владимира Ленина в Москве (30 августа) и ряд резонансных убийств видных большевиков летом 1918 года. Так, например, в тот же роковой день 30 августа в Петрограде застрелили руководителя местной Чрезвычайной комиссии Моисея Урицкого. И там же за два месяца до этого (26 июня) покушавшийся расправился с комиссаром печати, пропаганды и агитации Союза коммун Северной области В. Володарским.
К радикализации внутренней политики большевиков безусловно вынуждала и начавшаяся в стране Гражданская война. В конце мая — начале июля 1918 года грянул мятеж Чехословацкого корпуса: советская власть пала на необъятных просторах от Поволжья до Тихого океана. Новосозданные альтернативные правительства повели решительную вооруженную борьбу. Параллельно, под ударами Добровольческой армии генерала Антона Деникина и Донской армии генерала Петра Краснова, большевистский режим теряет весь Юг России.
И настоящую панику среди революционеров, по воспоминаниям современников, вызовут известия о начале интервенции Антанты. Всё тем же неласковым летом войска западных держав начнут занимать российские порты (Архангельск, Мурманск, Владивосток…). Как выяснится позже, небольшие по численности войсковые контингенты стремились лишь к охране военного имущества своих государств. Однако в Москве и Петрограде не сомневались: британцы, французы и их союзники однозначно намерены погасить пожар мировой революции.
Классы, которые надо уничтожить
Одними ли только объективными причинами руководствовались большевики, на самом высоком уровне провозглашая политику крайних мер?
Апологетом террора как именно политического средства выступал еще основоположник коммунистической идеологии — Карл Маркс. С учетом исторического опыта ХХ века кажутся глубоким заблуждением его слова: «Существует лишь одно средство сократить <…> агонию старого общества и муки родов нового общества — революционный терроризм». Тем не менее, этот тезис охотно восприняли и творчески переосмыслили его русские последователи. В 1902 году Владимир Ленин писал: «Нисколько не отрицая в принципе насилия и террора, мы требовали работы над подготовкой таких форм насилия, которые бы рассчитывали на непосредственное участие массы и обеспечивали бы это участие». Более конкретно истинную цель «таких форм насилия» позднее обозначит Лев Троцкий: «Орудие, применяемое против обречённого на гибель класса, который не хочет погибать».
Жертвы «красного террора» в Сибири. 1920 год. Интересно, что в советской историографии этот снимок было принято приводить как образец «жертв колчаковщины»
Поэтому было бы лицемерным утверждать, что террор для новых правителей России в 1918 году стал чем-то вынужденным и нежеланным. Напротив, большевики изначально считали необходимым «очистить» общество от тех его слоев, для которых будут принципиально неприемлемы масштабные социальные эксперименты. «Не ищите на следствии материалов и доказательств того, что обвиняемый действовал делом или словом против советской власти. Первый вопрос, который мы должны ему предложить, — к какому классу он принадлежит», — с циничной откровенностью напишет в 1919 году помощник председателя Всероссийской Чрезвычайной комиссии Мартын Лацинс.
Сочувствующие советской власти историки предлагают заострять внимание на другом. Они упирают на то, что большевики в первые недели после прихода к власти нередко отпускали на свободу под честное слово взятых в плен противников, а пресловутая Всероссийская чрезвычайная комиссия (созданная в декабре 1917 года) первоначально даже не имела расстрельных полномочий.
Да, действительно, недолгое время Владимир Ленин и его соратники пытались поддерживать имидж вполне себе респектабельной политической силы. Во многом, это объяснялось тактическими причинами: например, необходимостью поддерживать союз с партией левых эсеров (который окончательно даст трещину в первую революционную весну). Однако, при необходимости уже тогда большевики не стеснялись прибегать к насилию: как, например, это было при роспуске Учредительного собрания в начале января 1918 года. Разгоняя безоружную многотысячную демонстрацию в поддержку этого органа в Петрограде, красногвардейцы расстреляли несколько десятков ее участников.
Не убийства людей, а «истребление паразитов»
Учитывая, что повсеместно царившая разруха вкупе с радикальной политикой новых властей (антирелигиозной кампанией, атакой на свободную торговлю, «продразверсткой» и многим другим) подталкивали многих людей в разных губерниях к протесту, стихийные вспышки террора стали неизбежными. Тем более, что еще с 21 февраля 1918 года большевики имели формальное юридическое основание для внесудебных расправ — декрет «Социалистическое Отечество в опасности», принятый Советом народных комиссаров перед лицом угрозы германского наступления. «Неприятельские агенты, спекулянты, громилы, хулиганы, контрреволюционные агитаторы, германские шпионы расстреливаются на месте преступления», — гласил 8-ой пункт документа.
Под столь размытое определение мог попасть едва ли не любой человек, несогласный с большевистской политикой. Впрочем, для мирного протеста возможностей с каждым днем становилось всё меньше и меньше: оппозиционные партии открыто преследовались, а их печатные издания — немедленно закрывались. Поэтому вполне логично, что антисоветское сопротивление стало принимать вооруженный характер. А это влекло за собой лишь новые расправы. Так, например, при подавлении одного только антисоветского восстания в Ярославле (с марта по ноябрь 1918) во внесудебном порядке будут расстреляны около 5 тысяч жителей губернии — в том числе и те, кто не был никак причастен к мятежу.
«Товарищи ярославцы! Мы ждем от вас ответа: сколько сотен гадов и паразитов истребили вы? <…> Поп, офицер, банкир, фабрикант, монах, купеческий сынок — всё равно. Ни ряса, ни мундир, ни диплом не могут им быть защитой. Никакой пощады белогвардейцам!», — призывала еще 14 июля со своих страниц главная газета Советской России «Правда».
Поэтому считать 5 сентября 1918 года началом «красного террора» можно лишь условно. Скорее, пресловутый декрет формально закрепил и вывел на новый уровень уже устоявшуюся практику массовых внесудебных казней.
Террор как инициатива масс
Принципиально важно понимать и другое: «красный террор» абсолютно не попадает под расхожую формулу «добрый царь при плохих боярах». Непосредственными вдохновителями внесудебных казней и массовых убийств выступали лично Владимир Ленин, Лев Троцкий, Яков Свердлов, Феликс Дзержинский и другие большевистские лидеры. Даже в тех преступлениях, где их прямую вину установить представляется крайне трудным (например, в случае с июльским расстрелом царской семьи в Екатеринбурге), опосредованная причастность высшего советского руководства неоспорима. Призывы к массовому и безрассудному террору по признаку социального происхождения (а не к наказаниям в соответствии с виной за реальные преступления) в те дни исходили, в первую очередь, именно из Кремля.
Руководитель ЧК Феликс Дзержинский с сотрудниками
Например, в начале августа 1918 года лично Ленин инструктирует пензенских товарищей: «Необходимо произвести беспощадный массовый террор против кулаков, попов и белогвардейцев; сомнительных запереть в концентрационный лагерь вне города». Чуть ранее, в конце июня, лично он же обрушился с нападками на петроградских коммунистов: те после убийства уже упомянутого В. Володарского не решились на массовые расправы. Гнев Ильича не заставил себя долго ждать: «Протестую решительно! Мы компрометируем себя: грозим даже в резолюциях Совдепа массовым террором, а когда до дела, тормозим революционную инициативу масс, вполне правильную. Это невозможно! <…>Надо поощрять энергию и массовидность террора».
Одним из тех петроградских большевиков, кто «тормозил революционную инициативу масс», был руководитель местных чекистов Моисей Урицкий. Он выступал последовательным противником взятия заложников, внесудебных казней и других сомнительных практик, навязчиво предлагаемых московскими товарищами. Однако для обывателей Петрограда имя Урицкого было неотделимо от фактически уже начавшегося «красного террора». В итоге, по мрачной иронии судьбы, именно этого чекиста 30 августа застрелит 22-летний бывший юнкер, мстивший за расстрелянного чекистами близкого друга.
После убийства Моисея Соломоновича «тормозов» у «революционной инициативы масс» на берегах Невы уже не оставалось: только 5 сентября в Петрограде расстреляют около тысячи заложников, и еще более 500 — в соседнем Кронштадте. Это показательно: за покушениями на Ленина, Урицкого и Володарского стояли одиночки (Фанни Каплан, Леонид Канегиссер и Никита Сергеев); при этом все трое, так или иначе, были связанны с небольшевистскими левыми партиями (эсерами и народными социалистами). Но понести наказание за эти три преступления предстояло и тысячам людей, олицетворявшим собой старую, дореволюционную Россию, и едва ли как-то связанным с умеренными социалистами: офицерам, священникам, купцам, учителям…
***
Установить точное количество жертв «красного террора» в годы Гражданской войны сейчас едва ли представляется возможным. Принимая во внимание тот факт, что большинство расправ едва ли были хоть как-то заверены документально, можно смело полагать, что общее количество его жертв может превышать 1,5 миллиона человек самого разного социального статуса: от бывших царских министров и депутатов до рабочих, и от епископов Русской Православной Церкви — до крестьян.
К слову, для верующих православных в XXI веке при оценке советского этапа в истории нашей страны, на взгляд автора, принципиально важным должно быть то, что именно духовенство служило одной из главных мишеней «красного террора». Внимательный читатель уже мог отметить, что «попы» и «монахи» в гневных сентенциях большевиков тех лет стоят на одной ступени с «белогвардейцами» и «купцами». И действительно, в годы Гражданской войны красными были убиты около 50 архиереев и не менее 1000 священнослужителей Церкви, лишь единицы из числа которых хоть как-то были причастны к Белому движению.
Групповое фото сотрудников ЧК в Новороссийске
«Красный террор» стал важной вехой не только российской, но и мировой истории. Его эхо будет ощутимым еще многие десятилетия. Опыт революционных «чисток» спустя двадцать лет используют уже в сталинском СССР. Только места «контрреволюционеров» и «буржуазии» займут уже последователи разнообразных «уклонов» внутри самой коммунистической партии.
А мероприятия, аналогичные тому, что сотрясали Россию в 1918–1922 годах, в ХХ веке станут неотъемлемыми при установлении социалистических диктатур в самых разных странах: от Кубы и Югославии до Кампучии и Эфиопии. С другой же стороны, экстремисты правого толка (начиная от немецких нацистов и заканчивая военными хунтами в Латинской Америке) будут оправдывать свои преступления именно борьбой с «коммунистической заразой».
С эхом «красного террора» каждый современник может столкнуться и лично, посмотрев на топонимику своего родного города. Улицы и проспекты в честь Ленина, Свердлова, Дзержинского, Белы Куна, Розалии Землячки, Петра Войкова и многих десятков причастных к массовым безрассудным расправам до сих пор остаются частью российской реальности. А имена всех тех, кто пал жертвой этого молоха, уже едва ли вспомнят в XXI столетии…
