Выступление профессора Андрея Зорина о направленности и смысле истории и об исторической ответственности, состоявшееся в рамках Летней дискуссионной школы GAIDPARK-2015 Фонда Егора Гайдара и опубликованное на сайте colta.ru
Мне доводилось выступать в Московской школе социальных наук — она проводит ежегодную конференцию под названием «Пути России», и это такая интересная сама по себе идея, что у России есть какие-то пути. Я посмотрел по Гуглу, как обстоит дело с другими известными мне языками, есть ли пути у каких-то стран, которые изъясняются на других языках. Обнаружил, что «the way of Britain» и «the way of England» не существуют вообще. Упоминаний подобного рода буквально единицы, их очень мало. «Le chemin dela France» — это исключительно железнодорожное правление, которое отвечает за развитие железных дорог Франции. Но зато «Deutsche Wege» больше, чем «путей России»: у Германии невообразимое количество путей, набираешь — и на тебя вываливаются сотни и сотни тысяч упоминаний. Понятно, что все эти идеи — немецкого происхождения, они были перенесены на русскую почву, как и идеология особого пути — Sonderweg — из Германии, что мы куда-то откуда-то идем. Соответственно даже больше, чем в немецкой традиции, в современной России актуальна железнодорожная метафора: мы шли по пути, но потом с него сбились, съехали, и нам надо вернуться обратно, вопрос — куда. Это еще в перестройку обсуждалось: то ли в досталинский период, к идеалам революции, то ли в царистский период, то ли в допетровскую Россию, то ли еще куда.
Это интересный вопрос, потому что первым об этом заговорил знаменитый русский мыслитель Петр Яковлевич Чаадаев в «Философическом письме», и он говорил, что главной исторической ошибкой был неправильный выбор религии — взять ее у падающей Византии. Чаадаев, конечно, никогда не пользовался железной дорогой, но удивительным образом появление его первого философического письма совпадает с началом строительства русской железной дороги. Это произошло совершенно синхронно. То есть способ размышления очень характерный: путь, ветка, боковой путь, возвращение, съехали с пути, потеряли колею — почему-то мы представляем себе страну и государство идущими по железным дорогам.
Теперь я решительно перейду к противоположной идее — что история не детерминирована, а наоборот, определяется поступками и действиями людей, сознательным, волевым решением, воздействием и так далее. Кто эти люди, которые так или иначе влияют на исторический процесс? Это, прежде всего, цари, боги и герои. Свойство быть исторической личностью приписывалось начальству — князьям, вождям. Вот они принимают решения, и отсюда биографический интерес к жизни тех, кто принимает решения за других. Еще Толстой смеялся над идеей, что если бы у Наполеона не было насморка на Бородинском поле, он принял бы правильное решение и история пошла бы по-другому. Звучит смешно, хотя, с другой стороны, неизвестно, так ли это смешно. Я мало знаком с французской частью истории войны 1812 года, но, скажем, чудовищная идиосинкразия русского императора Петра Алексеевича к жаре — у него начинали плавиться мозги, он терял самоконтроль и способность командовать войсками в условиях жаркого климата — сыграла очень значительную роль в геополитическом развороте России от Черного моря к Балтийскому. Он же начинал с Азовских походов, но там у него что-то не получалось. Как всегда, сработали глобальные исторические факторы, но, вероятно, какие-то его интересные биологические идиосинкразии не остались без влияния на этот процесс.
Вторая идея, кто влияет, исходит из того, что власть над историей — это власть над умами. Соответственно влияют поэты, пророки, авторы и создатели религий — они являются главной движущей силой истории. В совсем недавнее время возникли новые модели, понятные в этом смысле, что история человечества — это история научных открытий и соответственно именно ученые, открывая, все определяют. И хорошо понятная модель — что это деньги. Что те, кто обладает деньгами, обладают реальной властью, принимают решения и меняют все. Но что существенно во всех этих представлениях и моделях? Это то, что люди делятся на две группы: на тех, кто принимает решения, кто определяет, и на тех, кто ими заражается.
Крайним выражением этих систем представлений об историческом процессе являются так называемые теории заговора. Есть специальные исследования по теориям заговора, которые могут приобретать почти эпидемический характер, когда общество фактически заражается идеей, что где-то есть заговорщики, которые тайно рвутся к мировому господству и манипулируют обществом тем или иным способом, добиваясь выгодных для себя целей. В отличие от идеи экономического, географического или цивилизационного детерминизма, здесь просто поставить некоторый мысленный эксперимент, чтобы проверить эту теорию.
Думаю, каждому доводилось в своей жизни что-то организовывать — какое-нибудь выступление, мероприятие, чтобы все вовремя пришли, чтобы все подготовились, чтобы все сделали, чтобы все сработало. Если это три человека — в общем-то, запросто. Задача, не отличающаяся никакой сложностью. Девять человек — уже становится трудно. Решаемо, но трудно. 27 — можно, но нужно иметь какие-то специальные способности, чтобы получилось, не у каждого получится 27 человек организовать. 81 — уже нереально, никто не может. Так, чтобы все работало как часы, правильно, чисто, без накладок и так далее.
Насчет всемирного заговора — все понятно, да? Вероятность организовать что-нибудь подобное, чтобы оно вот так работало, ниже нуля. Опять же, бывают локальные заговоры — можно убить главу государства, можно совершить теракт, локальных заговоров сколько угодно. Но практически никто, осуществляющий теракт, государственный переворот и так далее, уже не может контролировать успешную реализацию своего замысла. То есть из всего, что я перечислил, это интеллектуально самая слабая модель. Но очень популярная, потому что она соответствует идее истории как истории, которую рассказывают. Это история про ужасных заговорщиков, про тех, кто с ними борется, про столкновение двух сил — особенно нынешнее массовое искусство страшно склонно к воспроизведению этой модели, где есть силы добра и силы зла, осуществляющие такую коллизию. И это, конечно, объяснительная модель, обладающая колоссальной умственной привлекательностью именно потому, что она страшно проста как способ объяснения непонятного.
Последнее, о чем я хотел сказать очень кратко, прежде чем переходить к заключительной части, некоторому подведению итогов, — это развившееся в последние полстолетия представление о том, что никакой истории не существует вообще, что история — это выдумка. Мы не можем узнать, как что было на самом деле, потому что ничего и не было. Это уже борьба за власть, то есть ретроспективная манипуляция с целью символического контроля над прошлым. Те или иные группы, люди борются за контроль над прошлым и навязывают свои версии прошлого с целью усиления своих статусных финансовых и ресурсных позиций в настоящем. Это такое очень распространенное представление об истории: все чистое вранье, просто мифы. Слово «миф» снова приобретает чрезвычайное значение.
В XIX веке знаменитый немецкий историк Леопольд Ранке вывел формулу, что дело историка — узнавать, как он сказал, «как это было на самом деле», как это было в действительности. Но только ленивый двести раз не сказал, что это какая-то ужасная глупость, наивность и идеализм — кто может знать, как было на самом деле. Мы действительно ничего не знаем и, вероятно, не узнаем никогда, как что было на самом деле. Но тем не менее мне кажется, что без этого импульса, без желания узнать, как было на самом деле, думать об истории бессмысленно. Что уже сам процесс ее обдумывания определен желанием узнать, как было на самом деле, даже если это у нас никогда не получится.
Соответственно я перехожу к заключительной части всего того, что я хотел сказать. Мне представляется, что все те объяснительные модели, о которых я говорил, при их невероятной разности обладают одним и тем же фундаментальным свойством. Их цель — это устранение из истории ее загадочности и непонятности, устранение незнания, создание модели, которую мы можем считать объяснительной, непротиворечивой, дающей нам силу предсказывать будущее на основании прошлого и так далее. То есть речь идет о попытке интеллектуального вытеснения или объяснения присутствующей в ней тайны и непонятности.
Опять-таки, если пользоваться ресурсом английского языка, там есть прекрасное словосочетание, вернее, глагол to explain out — когда ты ликвидируешь проблему путем объяснения. Мне кажется, что все эти модели объединяет идея объяснения загадки истории, вытеснения ее, ликвидации, подчинения ее понятной нам логике. В то время как фундаментальным свойством интересной истории является неопределенность. Есть прелесть в истории, особенно истории, которую рассказывают детям: дети любят знать, чем кончится. Мы заглядываем наперед в конец книжки, нам нравится рассказывать сказки, потому что мы слышали другие и знаем, чем кончаются сказки, что в конце все будет хорошо. К тому же у нас есть опыт человеческой жизни, и мы тоже знаем примерно, чем всякая человеческая жизнь кончается. Здесь все известно. Но именно поэтому интеллектуально очень трудно принять неопределенность, многофакторность, наличие процессов, о которых мы не знаем.
Есть книга Карла Поппера «Нищета историцизма» (она многократно выходила по-русски), где он пишет, что главный закон истории — это закон непредсказуемости последствий. Принимая решение, человек не знает, к каким последствиям это приведет. Поппер говорил об unintended — ненамеренных последствиях и приводил простой пример выхода человека на рынок. Вы хотите купить дом, заинтересованы в том, чтобы купить его дешевле, но, предъявляя платежеспособный спрос, автоматически повышаете его цену. Это понятная всякому экономисту логика. Но суть в том, что последствия действий человека всегда непреднамеренны, мы никогда не знаем, какими они будут. А ответственность — реальна. За те последствия, которых ты не только не предусмотрел, но и не имел возможности предусмотреть. И это историческая ответственность.
Полностью читайте здесь
