С детства многим знакомо юмористическое стихотворение Сергея Михалкова: «Ни дома, ни в школе, нигде, никому — не верил упрямый Фома ничему». Благодаря нему и повелось дразнить человека упрямого или просто недоверчивого, называя его «Фомой неверующим».
Но был ли таким тот Фома, что жил два тысячелетия назад — иудей по происхождению, плотник про профессии (согласно апокрифу), ставший учеником Христа и проповедовавший после Вознесения Господня Его учение среди восточных народов? Как будто бы и был: недаром же он отказался, в отличие от собратьев-апостолов, принять на веру весть о Воскресении Спасителя, — о чем обстоятельно пишет евангелист Иоанн Богослов.
Но объясняется ли «неверие» Фомы банальным упрямством или ограниченностью? Как и любой другой евангельский сюжет, эпизод уверования Фомы далек от простых, лежащих на поверхности трактовок.
«Если не увижу на руках Его ран от гвоздей, и не вложу перста моего в раны от гвоздей, и не вложу руки моей в рёбра Его, не поверю» (Ин. 20:25), — читаем мы в Евангелии. Как видно, Фома вовсе не отвергает принципиально Христово Воскресение, он лишь стремится убедиться в этом величайшем событии воочию. «Неверующий» апостол как раз-таки верит в своего Господа и Учителя; он лишь пытается подкрепить свою веру неоспоримыми доказательствами.
Это и происходит спустя неделю после событий Пасхи: Иисус Христос встречается со всеми учениками и Фома радостно произносит: «Господь мой и Бог мой!» (Ин. 20:28). Это и положило начало церковной традиции Антипасхи (от греч. «анти» — вместо); ведь именно этот день как бы заменил апостолу собственно Пасху Христову. А сам же Фома словно выступил предшественником многих поколений христиан, которым предстояло уверовать в Воскресшего Господа спустя многие года и столетия: «Иисус говорит ему: ты поверил, потому что увидел Меня; блаженны невидевшие и уверовавшие» (Ин. 20:29).
