20 декабря в Российской Федерации отметили День работника органов безопасности — по существу, сотую годовщину создания Всероссийской чрезвычайной комиссии (ВЧК) по борьбе с контрреволюцией и саботажем.
Ф.Э. Дзержинский вместе с подчиненными. Москва, 1918 год. Источник: eurasia.expert
Те, кто стоял у истоков создания этой организации, более известной современникам как «чека» или «чрезвычайка», и непосредственно руководил ей в первые годы работы, будь бы живы, наверняка восприняли бы это как насмешку. Ведь уже давно канули в лету и большевистская партия, и идеи диктатуры пролетариата и построения коммунизма, и сама советская власть. А структура, призванная при своем создании лишь помочь восторжествовать революционным инициативам, продолжает жить и после их краха — пусть и на символическом уровне преемственности.
Так какой же реальный след в отечественной истории оставила ВЧК, что память о ней продолжает жить и в постсоветской России? Кем были ее служащие — пресловутыми «людьми с холодной головой, горячим сердцем и чистыми руками» или безжалостными и фанатичными палачами?
Недовольство эсеров и гамбит от Ленина
Изначально учреждение ВЧК можно рассматривать как один из маневров большевиков во главе с Владимиром Лениным в обуздании своих непокладистых временных союзников — Партии левых социалистов-революционеров (эсеров). Альянс между двумя политическими силами уже осенью 1917 года выглядел крайне шатким: левые эсеры упорно не желали играть роль «младших партнеров», добились участия в Совете народных комиссаров и активно критиковали большевиков по многим вопросам.
Одним из таких камней преткновения и служил вопрос о «революционной законности». Превентивные аресты «контрреволюционеров», самочинные задержания и обыски, тюрьмы, переполненные реальными и мнимыми врагами советской власти, — всё это вызвало острое недовольство у левых эсеров.
Ленин, не желавший терять союзников прежде времени, решает разыграть несложную комбинацию: увеличить представительство левых эсеров в быстро терявших влияние военно-революционных комитетах и создать «чисто большевистскую» организацию для борьбы с контрреволюцией и саботажем. Последний, быть может, представлял для большевиков едва ли не большую угрозу, чем открытое вооруженное сопротивление: если первые белые армии только-только формировались не периферии павшей империи, то чиновники и служащие, отказывавшиеся подчиняться новой власти, продолжали работать и в Петрограде, и в Москве.
Из польских дворян — в «пролетарские якобинцы»
С саботажниками и спекулянтами и повела, в первую очередь, борьбу новоучрежденная ВЧК во главе с председателем — ветераном революционной борьбы Феликсом Дзержинским.
Соратники, с подачи Ленина, уважительно называли Феликса Эдмундовича «пролетарским якобинцем», отдавая должное его аскетизму, энергичности, холодному фанатизму и неукоснительной верности партии. В этом прозвище нельзя не заметить долю иронии: «пролетарский якобинец» происходил из польского дворянского рода, его дядей был католический священник, и едва ли не все родные «железного Феликса» не приняли революцию, оставшись жить в независимой «буржуазно-помещичьей» Польше.
Ф.Э. Дзержинский и И.В. Сталин на отдыхе в Подмосковье. 1924 год. Источник: Laski Collection / Getty Images
Обладать подобным «биографическим набором» для человека со стороны в революционные годы было вполне достаточно, чтобы оказаться «поставленным к стенке» чекистами. Известна цитата заместителя председателя ВЧК Мартина Лациса: «Не ищите на следствии материалов и доказательств того, что обвиняемый действовал делом или словом против советской власти. Первый вопрос, — к какому классу он принадлежит, какого он происхождения, воспитания, образования или профессии?». По всей видимости, своего начальника о происхождении Лацис спрашивать не решался…
Впрочем, эти слова один из многих представителей латышской диаспоры в «чрезвычайке» напишет чуть позднее — осенью 1918 года, когда комиссия действительно будет не покладая рук бороться с «классовыми врагами». На первом году революции масштабы ее деятельности были несопоставимо скромнее. Чекисты даже не имели первое время пресловутых расстрельных полномочий, «всего лишь» включая изобличенных «врагов народа» в соответствующие списки да лишая их продовольственных карточек.
В первых «силовых акциях» большевиков, таких как разгон Учредительного собрания в Петрограде (январь 1918 года) ВЧК не принимала значимого участия. А попытка Дзержинского лично усмирить мятеж левых эсеров в Москве (июль 1918) окончилась совсем уж бесславно: бунтовщики попросту взяли его в заложники.
Внутри государства и на страже партии
Тем не менее, к тому моменту Чрезвычайная комиссия уже прошла важнейшую «точку невозврата» в своем развитии. 22 февраля 1918 года, в разгар неудачных советско-германских мирных переговоров, Совет народных комиссаров принимает прокламацию «Социалистическое Отечество в опасности!».
Именно ее, де-факто, и следует считать началом «красного террора»: под предлогом возобновления наступления вражеских войск революционные власти не просто легализовали смертную казнь, но повелевали расстреливать «на месте преступления» «неприятельских агентов, спекулянтов, громил, хулиганов, германских шпионов, контрреволюционных агитаторов».
Чекисты из Особого отдела 3-ей Красной армии. Источник: rodnaya-vyatka.ru
Конечно, это не могло не играть на руку чекистам. Их организация начинает стремительно расти в численности, внутри ее создаются специализированные отделы: борьбы с контрреволюцией, политического следствия, тюремный и др. Дальнейшая эскалация Гражданской войны только усилит эти тенденции, благо, что установка Феликса Дзержинского на самые радикальные меры по отношению к противникам большевиков неизменно будет находить одобрение первых лиц советского государства.
«Мы компрометируем себя: грозим даже в резолюциях Совдепа массовым террором, а когда до дела, тормозим революционную инициативу масс, вполне правильную. Это невозможно! Террористы будут считать нас тряпками. Время архивоенное. Надо поощрять энергию и массовидность террора против контрреволюционеров», — высказывался на этот счет лично Владимир Ленин.
Потому неудивительно, что Чрезвычайная комиссия к рубежу 1918–1919 годов становится «государством внутри государства»: она обзаводится сетью тюрем и концлагерей, ей делегируют судебные полномочия, у нее появляются собственные войска, ее сотрудники следят за службой в «обычных» частях Красной армии… Редкие же попытки отдельных советских ведомств как-то воспрепятствовать росту этого левиафана неизменно оканчиваются ничем.
«Цветочки» революции и «ягодки» ВЧК
Важно оговориться: далеко не всегда и не везде ВЧК служила машиной террора и уничтожения. В ее рядах поначалу находились места и для более взвешенных лидеров, таких как Моисей Урицкий. Первый председатель Петроградской ЧК летом 1918 года решительно отвергал внесудебные расстрелы и прочие крайние меры. Но, по злой иронии судьбы, именно Урицкого — видимо, по незнанию — избрал своей жертвой мститель-одиночка Леонид Канегиссер, член Народной социалистической партии, к тому времени загнанной в подполье.
Похороны М.С. Урицкого. Петроград, сентябрь 1918. Источник: pastvu.com
Это убийство, вкупе с неудачным покушением на Владимира Ленина, совершенным в тот же роковой день (30 августа 1918 года) и станет поводом для объявления Советом народных комиссаров «официального» начала «красного террора» (5 сентября). Рубикон будет перейден окончательно: если до осени 1918 года ВЧК еще пыталась играть роль именно следственного органа, то «после» она нацеливается сугубо на слепую кару и уничтожение. «Декреты 3–5 сентября наконец-то наделили нас законными правами на то, против чего возражали до сих пор некоторые товарищи по партии, на то, чтобы кончать немедленно, не испрашивая ничьего разрешения, с контрреволюционной сволочью», — прямо высказался на этот счет Феликс Дзержинский.
Само за себя говорит хотя бы сопоставление числа расстрелянных в «ленинские дни» ни в чем неповинных заложников в Петрограде и его предместьях (около 1 500) с количеством казненных двумя месяцами ранее участников «белых» восстаний в Ярославле и Ижевске (менее 500 человек в каждом из городов). Но и сентябрь 1918, отмеченный целым рядом массовых казней в самых разных городах, контролируемых Советами, был лишь началом невероятной волны насилия. «Только цветочки — ягодки впереди» — пророчески гласила передовица одной из пробольшевистских газет в Витебской губернии.
Одной из ключевых мишеней чекистов и «сочувствующих» становится православное духовенство. Если до лета 1918 года убийства пастырей, как правило, становились следствием стихийного насилия, то мере становления «красного террора» они приобретают систематический характер. Как однозначные контрреволюционеры рассматривались по сути все священники, несшие служение на отвоеванных у белых войск территориях: им «по умолчанию» вменялась в вину поддержка антибольшевистских сил. Так, в одной только Воронежской губернии, ставшей в 1919 году полем ожесточенных сражений РККА с наступавшими на Москву армиями генерала Антона Деникина, за два последующих года будут репрессированы более 150 клириков. Правящего архиерея — архиепископа Тихона (Никанорова) — арестуют и повесят прямо в храме во время Божественной литургии…
При этом, ВЧК выступала хоть и главным, но далеко не единственным карательным органом советской России. Соответствующие функции «с успехом» выполняли и части особого назначения РККА, и формирования из «интернационалистов», и различного рода партийные и советские комитеты.
Спустя столетие очень трудно сказать, скольких именно человеческих жизней стоила деятельность ВЧК по охране первого в мире государства рабочих и крестьян в годы Гражданской войны. Даже если считать только расстрелянных по утвержденным приговорам, вынесенным в разных регионах России, это число может колебаться от 50 тысяч до 140 тысяч жертв.
Латышские стрелки на службе у советской власти. Москва, 1918. По некоторым данным, представители этого народа составляли до трети личного состава ВЧК в Гражданскую войну. Источник: lenta.ru
Можно возразить, что среди этих тысяч немалую долю составляли грабители, дезертиры, спекулянты и представители прочих сомнительных категорий, которых бы без лишних раздумий «отправили в расход» и солдаты любой из армий адмирала Колчака или генерала Деникина. Это будет справедливым, однако, при этом не стоит и забывать, что число «официально приговоренных» жертв ВЧК нуждается в дополнении: например, теми, кого расстреляли без всякого приговора, кто принял смерть в советских тюрьмах и лагерях, в ходе чекистских облав и при других обстоятельствах. В таком случае, речь может идти о нескольких сотнях тысяч погибших — несопоставимо огромном показателе в сравнении с числом жертв карательных операций белых армий и правительств (ни при одном из которых, к слову, не действовало ни единого «чрезвычайного» органа).
Эти факты необходимо помнить при вынесении своих личных уроков столетия, как и то, что никто из «белых» офицеров и политиков не придавал репрессиям такого фундаментального и мистического значения — не в пример своим противникам. «Пролетарское принуждение во всех своих формах, начиная от расстрелов и кончая трудовой повинностью, является, как ни парадоксально это звучит, методом выработки коммунистического человечества из человеческого материала капиталистической эпохи», — писал Кандидат в члены Политбюро центрального комитета большевистской партии Николай Бухарин (который спустя два десятилетия испробует эти «методы выработки» непосредственно на себе).
В последующие десятителетия органы госбезопасности в СССР и России неоднократно будут менять названия, структуру, цели и, конечно же, методы работы. Тем не менее, преемственность к ВЧК окажется неизменным: сыграют свою роль и господствовавшие в нашей стране 70 лет идеологические догмы, и неписанное, но строгое табу на огласку темы «красного террора», и всемерная героизация образа чекиста-революционера средствами литературы и кинематографа…
