Повесть А.С. Пушкина «Станционный смотритель» в православном контексте русской литературы

В статье подвергается критике крайне популярная в советское время интерпретация М.О. Гершензона, на основании которой многие исследователи до сих пор обосновывают свое понимание пушкинского шедевра. Повесть «Станционный смотритель» исследуется в исконном для русской литературы православном контексте. Доказывается, что в этом произведении Пушкин дал свой вариант притчи о блудном сыне (в тексте — о блудной дочери), наиболее органичный именно для православной, пасхальной культуры.

Повесть А.С. Пушкина «Станционный смотритель», входящая в курс основных школьных общеобразовательных программ, является, вероятно, самой загадочной и в то же время самой популярной из всего цикла «Повестей Белкина». Существует множество трактовок данного произведения, при этом исследователи довольно часто противоречат друг другу в истолковании основных образов и сюжетных коллизий повести. Связано это с тем, что авторская позиция буквально растворена в тексте, и выявить ее крайне сложно. Тем не менее, авторская позиция в произведении, безусловно, имеется, но она зашифрована и выражается эстетически. При этом писатель целенаправленно задает и определенную читательскую рецепцию.

Для того, чтобы расшифровать текст пушкинской повести «Станционный смотритель» и прочитать его адекватно, необходимо учесть три важных фактора:

1. произведение Пушкина нужно рассмотреть в контексте православной культуры, в русле которой оно создавалось;
2. обязательно следует учесть собственное благочестивое отношение Пушкина к православию в зрелые годы жизни, осознание своей миссии, понимание феномена своего дара;
3. произведение А.С. Пушкина «Станционный смотритель» необходимо поставить в соответствующий времени его создания исторический контекст, так как только обращение к некоторым конкретным историческим реалиям того периода способно пролить свет на многие непроясненные моменты повести.

Крайне важным для понимания «Станционного смотрителя» является метасюжет о блудном сыне, введенный в произведение через образы немецких картинок, висящих в доме Самсона Вырина. Функция картинок в повести часто истолковывается неверно и крайне упрощенно. Преобладающей является интерпретация М.О. Гершензона [5], по мнению которого, картинки, явившие собой опошленный вариант библейской притчи, оказали пагубное влияние на смотрителя, так как он решил, что на них изображена универсальная истина, а это значит, что Дуню ждут несчастья и горести, и что офицер, соблазнивший ее, непременно поиграет ею и бросит. Данная аксиома, заданная Гершензоном, была очень популярна в советское время. Именно она нашла свое отражение в советских школьных учебниках и до сих пор имеется в современных, несмотря на то, что уже в советское время трактовка Гершензона была оспорена (см. работы В.В. Гиппиуса [6], Н.Н. Петруниной [14]). Однако данный стереотип встречается и в исследованиях современных ученых (А. Белого [1], И.А. Есаулова [8]), рассматривающих творчество А.С. Пушкина в православном контексте русской литературы, которые, хотя и по-своему, но в целом в одном направлении с Гершензоном трактуют функцию немецких картинок как искаженного варианта библейской притчи, негативно повлиявшего на Самсона Вырина, не верящего из-за них в возможность счастья дочери с богатым барином.

Однако текст Пушкина при адекватном его прочтении задает абсолютно иную читательскую рецепцию немецких картинок и в целом всего произведения. Попытаемся далее это доказать, остановившись на наиболее значимых эпизодах произведения.

Крайне важно отметить, что Самсон Вырин не знает немецкого языка, так как сговор Минского с немцем-врачом остался ему неизвестен. Значит, ему непонятны и «приличные немецкие стихи» под картинками, которые, по мнению, И.А. Есаулова, лишают картинки пасхального чуда, что крайне пагубно отражается на мировосприятии станционного смотрителя. В целом незнание немецкого языка Самсоном Выриным в чем-то явно дистанцирует его и от немецкой культуры, что не может быть случайным в тексте Пушкина, в котором лишь однократно — упоминанием о приличных немецких стихах — но все-таки подчеркивается, что картинки в доме смотрителя были именно немецкие.

Дуня, сбегая от отца, совершает грех. Для понимания истинной значимости поступка героини крайне важно актуализировать христианские образы, которые  не случайно имеются в данном эпизоде. В воскресный день, что очень важно, вместо того, чтобы побывать в церкви, в которую ее отпустил отец, Дуня уезжает с гусаром, обманув отца, без его благословения. Совершая побег из дома, Дуня оказывается вне системы христианских ценностей, вступает на путь греха, и дорога, по которой она уезжает, в символическом плане становится этим путем. Поняв это, Вырин какое-то время еще надеется, что, возможно, она все-таки не сбилась с истинного пути и поехала к своей крестной (именно крестной!) матери, но его надежды рушатся. Дуня грешит — и Пушкин это подчеркивает. Согласно христианскому миропониманию, она совершает очень серьезную ошибку.

В христианской системе координат родительское благословение на брак является необходимым условием для последующего счастья молодых. Такое же отношение к благословению было и у Пушкина, что можно увидеть во многих его произведениях (см. повести «Метель», «Капитанская дочка»). В ситуации произведения «Станционный смотритель» проблема благословения осложняется тем обстоятельством, что Минский, очевидно, и не собирается жениться на Дуне, поэтому просить благословения у отца ей и незачем. Однако таким образом она совершает еще больший грех — она вступает в связь с мужчиной, не состоя с ним в браке, т.е. совершает блуд, блудодеяние, ибо по христианским канонам именно блудом именуется интимная связь вне или до брака, и этот грех входит в число 7 смертных грехов [См. 16]. В связи с этим главная героиня повести в прямом  смысле слова является «блудной дочерью», и потому начало ее истории имеет большое сходство с  началом сюжета о блудном сыне.

Самсон Вырин отправляется за своей дочерью в Петербург не потому, что хочет вернуть все на свои места, и не потому, что не верит в ее счастье с богатым барином. В отличие от старика на картинках, отпустившего своего сына с благословением и этим благословением наставившего его на праведный путь, Самсон Вырин уже точно знал, что его дочь согрешила, и он, как любящий отец, пошел спасать свою дочь из беды и действовал из новозаветных принципов, основанных на любви и милосердии. Именно на такую читательскую рецепцию настраивает и не случайно появившаяся в данном эпизоде крайне важная для его понимания библейская аллюзия: «Авось, — думал смотритель, — приведу я домой заблудшую овечку мою». Эта аллюзия относит читателя к еще одному евангельскому повествованию — притче о заблудшей овце. Лингвисты В.Е. Верещагин и В.Г. Костомаров в работе «Рече-поведенческое исследование притчи Пушкина о блудной дочери» утверждают, что Вырин, таким образом обосновывая для самого себя мотивы своего ухода в Петербург, сознательно или несознательно опирается на эту притчу и поступает согласно ее парадигме, т.е. «ведет себя так, как продиктовано моралью. Надо подчеркнуть, что предписание, чтобы отец шел на помощь своему дитяти <…> требование общераспространенной, и в частности, вытекающей из православного нравственного богословия морали» [2, С. 103–104].

Самсон Вырин изображается автором как человек, у которого случилась большая беда, как скорбящий, нуждающийся в помощи и сочувствии. Именно на такое восприятие нацеливает читателей еще один крайне значимый эпизод повести. Самсон Вырин получает возможность увидеть свою дочь лишь после того, как он совершил молебен у Всех скорбящих. Не вызывает сомнений, что здесь имеется в виду икона Богородицы «Всех скорбящих Радость», на которой, согласно канону, Богородица изображается окруженная людьми, обуреваемыми недугами и скорбями, и ангелами, совершающими благодеяния от ее имени. Сразу после молебна Вырин шел по Литейной, а это свидетельствует о том, что он молился известной и особо чтимой даже самими монархами иконе, которая была вывезена из Москвы сестрой Петра Натальей Алексеевной и значилась как список царевны с иконы из Церкви Преображения на Ордынке (по другой версии царевна вывезла оригинал, а список остался в Москве). Обе эти иконы почитались как чудотворные. В Петербурге «Всех скорбящих Радость»  изначально хранилась во дворце царевны Натальи Алексеевны сразу за Литейным двором на Шпалерной улице. Впоследствии при дворце сделали домовую церковь, которая затем была обращена в приходскую [4]. Именно эту церковь и посетил Самсон Вырин, помолившись чудотворной иконе, дающей надежду всем алчущим, больным и скорбящим.  И чудо произошло: после молебна Вырин получил возможность увидеться с дочерью, получил то, чего ему более всего хотелось. Богородица явно помогла Вырину, как одному из скорбящих, в ответ на его чистую молитву перед чудотворной иконой.

Если сопоставить описание картинок и евангельское повествование, то можно убедиться в том, что немецкие картинки, изображающие историю блудного сына, нельзя считать упрощенной или опошленной интерпретацией притчи. Пасхальный смысл чуда на них не теряется, а даже, скорее, усиливается, как усиливается и мотив страданий, через которые пришлось пройти блудному сыну, чтобы познать мудрость жизни. Картинки, как и притча, вполне передают символический смысл, заложенный в данной истории: любой грешник всегда будет принят Богом, если раскается, а к раскаянию и обретенной жизненной мудрости люди, как правило, приходят через большие страдания, падения, неудачи. Но сюжет на них все-таки немного иной, чем в Библии. И в этом они более соответствуют истории Дуни: все они посвящены лишь одному герою, конфликт со старшим братом отсутствует и намечен лишь в перспективе, подчеркивается грех блудодеяния, общий для обоих героев.

М.О. Гершензон отметил, что Пушкин в повести показывает столько же картин, сколько картинок на стене в доме станционного смотрителя: «Дальнейшие картины правды, — а Пушкин показывает столько же, сколько было на стене: счетом четыре, нисколько не похожи на легенду. В притче герой — блудный сын, у Пушкина — отец, смотритель; и картины повествуют о нем» [5, С. 88]. На наш взгляд, подобное сопоставление библейской притчи и жизни Самсона Вырина весьма натянуто, и гораздо более логично сравнить историю блудного сына и блудной дочери. Сопоставительный анализ, проведенный в данном ключе, показывает, что в повести мы видим ровно четыре истории из жизни Дуни, которые строго соответствуют четырем картинкам из истории блудного сына: встреча рассказчика с Дуней; побег Дуни с Минским; Дуня в Петербурге; Дуня на могиле отца. При сопоставлении можно увидеть и четыре основных отличия данных историй: Дуня пренебрегает благословением отца; живет в Петербурге в сытости, роскоши и не раскаивается; возвращается к отцу богатой, а не разорившейся; не застает отца в живых. Для того чтобы понять, что же хотел сказать Пушкин, дав именно такой вариант притчи о заблудшем сыне (в тексте о блудной дочери), необходимо более детально проанализировать финальную сцену.

Большинство исследователей считает, что возвращение Дуни в финале богатой барыней свидетельствует о том, что она, несомненно, вышла замуж за Минского, устроила свою жизнь вопреки мнению ее отца, которое было ему навеяно назидательными немецкими картинками. Аксиома о венчании Дуни и Минского введена в истолкование данной повести все тем же Гершензоном и пользуется необычайной популярностью до сих пор (см. работы В.И. Влащенко [3], А. Белого [1], И.А. Есаулова [8, С. 30]). Многие исследователи оспорили это утверждение (В.М. Маркович [10], П. Дебрецени [7], Т. Никологорская [12, С. 15], В.В. Гиппиус [6, С. 19], Н.Н. Петрунина [14, С. 101]).

При анализе данного эпизода, во-первых, крайне важно подчеркнуть, что все рассуждения о венчании Дуни и Минского, или о том, что Минский сдержал слово, данное Вырину, или о нравственной эволюции Минского, о развитии их с Дуней любви и пр. — все это находится за пределами повести, и утверждать какой бы то ни было ход развития событий, пытаться нарушить это авторское умолчание и «дописать» за него произведение — значит, некорректно отнестись к пушкинскому тексту. Во-вторых, для того чтобы адекватно прочитать данный эпизод и понять, могла или нет стать Дуня женой ротмистра Минского, нужно поставить повесть А.С. Пушкина в исторический контекст того времени, в котором происходят события повести. Для этого необходимо восстановить линию времени, которая достаточно отчетливо угадывается в повести «Станционный смотритель».

В тексте дана лишь одна дата – первая встреча рассказчика с Самсоном Выриным происходит в мае 1816 г. Более никаких точных указаний нет. Однако, приняв во внимание пушкинскую мистификацию с авторством Белкина и учтя некоторые исторические реалии того времени, можно почти точно определить основные даты, в которые происходит действие повести «Станционный смотритель».

• «В 1816 году, в мае месяце» (курсив в цитатах наш. – О.З.) – 1816 г. — первая встреча рассказчика и Самсона Вырина.
• «Прошло несколько лет, и обстоятельства привели меня на тот самый тракт, <…> не мог надивиться, как три или четыре года могли превратить бодрого мужчину в хилого старика» — 1819–1820 гг. – вторая встреча рассказчика с Самсоном Выриным
• «Три года тому назад, однажды, в зимний вечер…» — зима 1816–1817 гг. — побег Дуни.
• «Недавно еще, проезжая через местечко ***, вспомнил я о моем приятеле; я узнал, что станция, над которой он начальствовал, уже уничтожена <…> Это случилось осенью». — Белкин умер осенью 1828 г.; в тексте дважды упоминается о том, что тракт уничтожен, а строительство шоссейных дорог начинается при Николае I после 1825 г. — осень 1826–1827 гг. — приезд рассказчика к Вырину на могилу.
• «…старый смотритель с год как помер» — осень 1825–1826 г. смерть Самсона Вырина.
• «Вот летом проезжала барыня, так та спрашивала о старом смотрителе и ходила к нему на могилу» — лето 1826–1827 гг. — возвращение Дуни к отцу.

Таким образом, можно высчитать примерные даты событий повести. Однако если даты последних событий действительно приблизительны, то первые два события: встреча рассказчика со смотрителем и побег Дуни — определяются точно. Побег Дуни состоялся зимой 1816–1817 гг. Вероятнее всего, это было начало 1817 г. Именно в это время было написано «Письмо Александра Христофоровича Бенкендорфа об офицерских браках от 25 февраля 1817 г.», в котором он докладывал царю о том, что многие офицеры стали вступать в брак «по увлечению, от скуки или по неразумию и привозят в отечество жен, составляющих предмет их собственного стыда и родительского отчаяния» [13, С. 233]. К офицерским бракам всегда было пристальное внимание, и особенно зазорным для офицера считалось иметь жену из крестьянского и мещанского сословия. Такая ситуация сохранялась в Российской армии вплоть до Первой мировой войны [15]. Бенкендорф также предложил принять ряд мер, некоторые из которых касались состоятельных офицеров, каким был Минский: «Относительно же состоятельных офицеров, начальник дивизии обязан, осведомившись о поведении и родстве невесты, написать об этом наиболее близким родственникам офицера, присовокупив к тому и свои замечания, и имеет право дать движение просьбе офицера не иначе, как по получении на свое имя согласия от этих родственников. Брак, совершенный (как это однако часть случается ныне) без согласия родителей или разрешения начальства, будет признан недействительным» [13, С. 234]. Все эти рекомендации претворялись в жизнь, как и рекомендации других генералов по ограничению возраста брачующихся и пр.

Следовательно, ротмистр Минский не мог жениться на дочери станционного смотрителя. Дуня, несмотря на богатство и наличие детей, согласно реалиям того времени так и осталась содержанкой. Однако в повести неоднократно подчеркивается военное прошлое Вырина: «Вижу, как теперь, самого хозяина, человека лет пятидесяти, свежего и бодрого, и его длинный зеленый сертук с тремя медалями на полинялых лентах»; «…прибыл он в Петербург, остановился в Измайловском полку, в доме отставного унтер-офицера, своего старого сослуживца…». Очевидно, что Вырин — ветеран, воевал в Измайловском полку и служил своему Отечеству. Возможно, военное прошлое отца Дуни, вопреки его низкому чину, могло бы стать аргументом в пользу их брака. Но именно его чин станционного смотрителя стал основным препятствием, и герои выбрали другой путь, устранив Вырина из своей жизни. Дуня предала любящего отца, что и стало причиной его скорой смерти, так как он не смог пережить грехопадения дочери и ее предательства.

Финальная сцена повести крайне важна. Из нее мы узнаем очень многое:

1. Читатель может быть твердо уверен, что барыня, приехавшая к смотрителю, именно Дуня, его дочь, о чем свидетельствует единственная, но крайне значимая деталь: барыня сама знает дорогу на кладбище: «А я было вызвался довести ее. А барыня сказала: „Я сама дорогу знаю”».
2. Читатель точно знает, что Дуня добилась того, чего хотела: она стала богатой барыней, родила детей.
3. Дуня не проезжала мимо, а специально приехала в село, где жил ее отец, так как тракт уже уничтожен, и рассказчик так же не проезжает, а специально едет в село, чтобы узнать о судьбе смотрителя.
4. Дуня не знала, что ее отец умер, надеялась застать его в живых: «…и как ей сказали, что старый смотритель умер, так она заплакала».
5. Читатель точно знает, что Дуня раскаивается. Она плачет, идет к отцу на могилу и долго лежит на ней. Автор подчеркивает, что Дуня возвращается в христианскую систему координат, о чем свидетельствует единственная, но опять же крайне значимая деталь: «А там барыня пошла в село и призвала попа, дала ему денег и поехала». Дуня возвращается и приходит в ту самую церковь, мимо которой проехала, когда сбежала от отца, но приходит уже только для того, чтобы заказать ему молебен за упокой души.
6. Читатель узнает о том, что раскаяние это запоздалое. Самсон Вырин не встречает свою дочь, как встречал блудного сына его отец. Он умер, причем совсем не задолго до приезда дочери. Из текста очевидно, что Дуня вернулась, когда еще не прошло и года после смерти отца. Но, тем не менее, она опоздала. Упоминание Ваньки о том, как Вырин возился с детьми, угощал их орешками, научил его вырезать дудочки, подчеркивает одиночество станционного смотрителя и свидетельствует о том, насколько рад был бы он дочери и внукам, что еще более оттеняет трагедийность ее запоздалого возвращения.

Таким образом, финал повести демонстрирует два самых кардинальных отличия ее от притчи: промотавшийся, падший, но раскаявшийся юноша возвращается к отцу и обласкан им — богатая, успешная, при этом тоже раскаявшаяся девушка, но не заставшая отца в живых, не получившая его прощение в земной жизни. На наш взгляд, в этом несовпадении проявляется полемическое отношение Пушкина к немецкой интерпретации картинок, но не потому, что их интерпретация упрощенная, а потому, что данные картинки представляют собой произведение иной культуры — тоже христианской, но не православной. Пушкин же здесь выступает прежде всего как православный писатель, и через данный поворот сюжета утверждает именно православные идеи.

Блудный сын в интерпретации немецких картинок возвращается к отцу только после того, как он стал бедным, промотал состояние, голодал, даже ел вместе со свиньями. Сомнений в его раскаянии и преображении нет, но происходит оно словно бы более из телесных побуждений. Он терпит крах в земной жизни, он не достиг земного успеха и счастья, и это побуждает его вернуться к отцу. Дуня же возвращается именно богатой барыней, она достигла в земной жизни успеха, что является крайне важным для европейской рождественской системы ценностей, но не для православной, пасхальной (выделение различий между культурами России и Европы на основании разных ценностных ориентаций, обозначение этих культур как пасхальной и рождественской можно найти в работах многих современных исследователей. См., например, труды И.А. Есаулова [9], В.С. Непомнящего [11]). Читатель не знает, что побудило Дуню вернуться к отцу, какие страдания ей все-таки, возможно, пришлось пережить в ее, на первый взгляд, такой счастливой жизни. Но в одном читатель не должен сомневаться точно: она приехала действительно потому, что раскаялась, ощутила свою вину, испытала муки совести, вернулась не из телесных побуждений, что ее бросили и ей некуда более пойти, а именно из духовных, осознав свой грех, искренне в нем повинившись. Таким образом, Пушкин углубляет пасхальное чудо, заложенное в евангельской притче и в ее изображении на немецких картинках. Возвращение героини богатой, успешной, но не удовлетворившейся своим земным счастьем, говорит о том, что совестное страдание и чувство вины перед отцом, покаяние на его могиле действительно шли из глубины души блудной дочери, из желания любви и очищения, способствовали ее духовному перерождению, воскресению, и потому светлая нота в финале является доминирующей. Данный поворот сюжета намного более органичен для произведения именно пасхальной, православной культуры.

Второе несовпадение финалов, заключенное в том, что Дуня не застает своего отца в живых, на наш взгляд, связано с более глубоким пониманием греха в православном менталитете. Воспринимая, в отличие от западного человека, крест не как трагедию человеческого бытия, а именно как «трагедию человеческой вины перед Бытием, перед Богом скорбящим и страдающим, перед Христом распятым и распинаемым постоянно мною» [11, С. 19], православный христианин более глубоко понимает и свою ответственность за грехи. В православии нет идеи чистилища, потому ответственность человека за его земную жизнь, за его ежедневные поступки увеличивается. В отсутствии идеи чистилища для православных верующих наиболее значимой является проблема праведного образа жизни, поскольку каждый из дней для человека может стать последним, и можно просто не успеть раскаяться. Христос же, согласно церковным преданиям, будить судить именно в том виде, в каком застанет: «Итак бодрствуйте, потому что не знаете, в который час Господь ваш приидет» (Мф. 24:42). Потому для православного человека крайне важно не только раскаиваться в совершенных грехах, но и по мере возможности, избегать их вовсе. При этом, с православной точки зрения, не все грехи можно легко отмолить даже искренним покаянием. Показывая запоздалость раскаяния героини, Пушкин утверждает именно православную идею о повышенной ответственности человека за грехи, которые в земной жизни можно просто не успеть замолить, и подчеркивает необходимость постоянной любви к своим ближним, особенно к родителям. Ведь заповедь «Почитай отца своего и мать свою» — одна из основных в Библии.

Таким образом, используя в тексте произведения притчу о блудном сыне, А.С. Пушкин не только ввел события повести в контекст вечности, но и в аспекте несовпадения финала «Станционного смотрителя» с интерпретацией библейского сюжета на немецких картинках  отразил определенные православные идеи: о невозможности счастливой земной жизни, если имеется грех на душе и совесть не спокойна, о повышенной ответственности за совершенные ошибки, о необходимости искреннего покаяния и постоянной любви к своим ближним.

Библиографический список

1. Белый А. Повести Белкина [Электронный ресурс]. — URL: http://white.narod.ru/Povesty_Belkina.htm
2. Верещагин Е.М., Костомаров В.Г. Рече-поведенческое исследование притчи Пушкина о блудной дочери // Вопросы языкознания. № 2, 2000.
3. Влащенко В.И. «Прекрасная… добрая… славная…»: «Станционный смотритель» глазами школьного учителя // Московский пушкинист: Ежегод. сб. / Рос. АН. ИМЛИ им. А. М. Горького. Пушкин. комис. — М.: Наследие, Вып. V. 1998. С. 179–200.
4. Всех скорбящих радость. Материал из Википедии [Электронный ресурс]. — URL: http://ru.wikipedia.org/wiki/%C2%F1%E5%F5_%D1%EA%EE%F0%E1%FF%F9%E8%F5_%D0%E0%E4%EE%F1%F2%FC.
5. Гершензон М О. Избранное. Том 1. Мудрость Пушкина М.: Иерусалим, 2000, С. 86–89.
6. Гиппиус В В. Повести Белкина // Гиппиус В. В. От Пушкина до Блока. — М., Л.: Наука, 1966, С. 7–45.
7. Дебрецени П. Блудная дочь: Анализ художественной прозы Пушкина. — СПб: MEMXEV, 1995. 397 с.
8. Есаулов И.А. О сокровенном смысле «Станционного смотрителя» А.С. Пушкина // Евангельский текст в русской литературе XVIII—XX веков: цитата, реминисценция, мотив, сюжет, жанр: Сборник научных трудов. Вып. 7. Петрозаводск; — М., 2012. С. 25–30.
9. Есаулов И А. Пасхальность русской словесности. — М.: Круг, 2004. 560 с.
10. Маркович В.М. «Повести Белкина» и литературный контекст // Пушкин: Исследования и материалы. — Л.: Наука. Ленингр. отд-ние, 1989. Т. 13. С. 63–87.
11. Непомнящий В.С. Феномен Пушкина и исторический жребий России: К проблеме целостной концепции русской культуры // Московский пушкинист: Ежегод. сб. / Рос. АН. ИМЛИ им. А. М. Горького. Пушкин. комис. — М.: Наследие, Вып. III. 1996. С. 6–61.
12. Никологорская Т. Белкин — не Пушкин! // Литература. № 10, 1997.
13. Офицерские браки. Собственноручное письмо А.Х. Бенкендорфа об офицерских браках 1817 г. (Перевод с французского) // Военный сборник. № 9, 1904. С. 233–234.
14. Петрунина Н.Н. О повести «Станционный смотритель» // Пушкин: Исследования и материалы / АН СССР. Ин-т рус. лит. (Пушкин. Дом). — Л.: Наука. Ленингр. отд-ние, 1986. Т. 12. С. 78–103.
15. Рогоза В. Почему в России гусары не женились [Электронный ресурс]. — URL: http://www.statusnew.ru/etiket-2/pochemu-v-rossii-gusary-ne-zhenilis.html.
16. Святитель Игнатий (Брянчанинов). 7 (семь) смертных грехов и противоположные им 7 (семь) добродетелей [Электронный ресурс]. — URL: http://voliaboga.narod.ru/stati/08_03_04_poiasnenie_dobrodet.htm.

Автор: Золотухина О.Ю. «XIV Красноярские краевые Рождественские образовательные чтения. Сборник докладов, материалов и исследований». (Красноярск, 2015)

Иллюстрация М. Добужинского