Разве можно объяснить словами, что такое Светлое Христово Воскресение — Пасха Христова? «Праздником праздников и торжеством торжеств» на протяжении веков именует Пасху Православная Церковь, особым образом отделяя ото всех остальных памятных дней.
О Пасхе, ее происхождении, духовном смысле, аспектах истории и традициях почитания можно говорить и полемизировать бесконечно. Но, прежде всего, она уникальна соединением несовместимых, казалось бы, противоположностей: жизни и смерти. Сын Человеческий принимает смерть на кресте и Сын Божий воскресает, возвращаясь к оклеветавшим и предавшим Его людям, давая им возможность на Спасение…
И не будет преувеличением здесь сказать: именно в русской литературной традиции эта пасхальная «амбивалентность» нашла наивысшую степень отражения. В то время как западноевропейские авторы уделяли больше внимания более понятному и «осязаемому» Рождеству, непостижимый синтез грусти и печали, предательства и прощения, смерти и жизни находил отклик в творчестве именно русских писателей, живших и творивших в разные века.
«Баргамот и Гарська» (Л.Н. Андреев, 1898)
Пасхальный рассказ Леонида Андреева стал первым произведением писателя, заслужившим положительные отзывы критиков и публики.
Его фабула удивительно незамысловата. В городе Орле несет службу городовой Иван Баргамотов («Баргамот»), своей суровостью и физической силой вызывая страх и уважение со стороны беспокойных «подопечных», обитателей одной из орловских рабочих слободок: «По своей внешности Баргамот скорее напоминал мастодонта или вообще одного из тех милых, но погибших созданий, которые за недостатком помещения давно уже покинули землю, наполненную мозгляками-людишками».
В Пасхальную ночь Баргамот по долгу службы несет дежурство возле церкви, невольно завидуя нарядно одетым в честь праздника богомольцам («Завтра всему этому великолепию предстояло частью попасть на стойку кабаков, а частью быть разорванным в дружеской схватке за гармонию»). Предвкушая праздничную трапезу в семейном кругу, полицейский заспешил домой. Однако «благодушие Баргамота было нарушено самым подлым образом»: на пути ему попадается местный пьяница Гараська («Где он поспел до свету наклюкаться, составляло его тайну, но что он наклюкался, было вне всякого сомнения»).
Служебный долг первоначально берет над Баргамотом верх, и он намеревается доставить нежданного попутчика в участок. В момент «задержания» еле стоящий на ногах Гараська разбивает пасхальное яичко, которым хотел похристосоваться с полицейским «по христианскому обычаю». Неожиданно проникновенная реакция пьяницы на это событие переворачивает в Баргамоте систему ценностей: «Глядел на валявшегося пьянчужку и чувствовал, что жалок ему этот человек, как брат родной, кровно своим же братом обиженный». Городовой отводит Гараську к себе домой, где тот разделяет с домочадцами пасхальную трапезу. При своей краткости, внешней юмористичности и счастливом конце, рассказ Андреева затрагивает душевные струны читателя, словно напоминая ему евангельские слова: «Не здоровые имеют нужду во враче, но больные; Я пришел призвать не праведников, но грешников к покаянию» (Мк. 2:17).
«Архиерей» (А.П. Чехов, 1902)
Антона Павловича даже с большой натяжкой трудно (если не невозможно) назвать религиозным писателем, тем не менее, тема Пасхи проступает и в других его произведениях: «Студент», «Казак», «Письмо»…
В «Архиерее» общая атмосфера пасхальной радости служит словно контрастирующим фоном для душевного и физического состояния главного героя — провинциального викарного епископа Петра. И дело не только в том, что архиерей смертельно болен (сам того не осознавая) брюшным тифом. Он, прежде всего, внутренне одинок.
Его не может спасти ни неожиданная встреча с горячо любимой матерью, ни столь же истово любимое служение в священном сане: «Отец его был дьякон, дед — священник, прадед — дьякон, и весь род его, быть может, со времен принятия на Руси христианства, принадлежал к духовенству, и любовь его к церковным службам, духовенству, к звону колоколов была у него врожденной, глубокой, неискоренимой; в церкви он, особенно когда сам участвовал в служении, чувствовал себя деятельным, бодрым, счастливым».
Главная мысль рассказа созвучна с общим лейтмотивом творчества Чехова: обывательская пошлость и жизненная суета поглощают и духовно уничтожают даже самых искренних, чистых и умных людей, к которым, несомненно, принадлежит и епископ Петр. Особенно пессимистичным «Архиерея» делают последние слова рассказа: «Через месяц был назначен новый викарный архиерей, а о Преосвященном Петре уже никто не вспоминал. А потом и совсем забыли».
«Инна» (А.И. Куприн, 1928)
Фоном для совершенно иных событий предстает Пасха в рассказе Александра Куприна. В этом произведении светлое неотделимо от темного, радостное — от грустного, а высокое — от самого низменного. Рассказчик, отвергнутый возлюбленной, случайно с ней сталкивается на Пасхальном богослужении. Между ними происходит объяснение: оказывается, что происшествие, вызвавшее их размолвку, было плодом чужой злой воли. Но выяснилось это лишь спустя три года, и Инна уже обручена с другим… Вот и весь незамысловатый сюжет.
Однако писательское мастерство Куприна наполняет короткий текст настоящей симфонией разных чувств и эмоций, лейтмотивом которым служит: «Воскресения день. И просветимся торжеством, И друг друга обымем… Рцем, братие, И ненавидящим нас Простим…»
«Пасха на Соловках» (Б.Н. Ширяев, 1952)
Говоря об «амбивалентности» Пасхи в русской литературе, нельзя обойти стороной такую противоречивую и малоизвестную современной российской публике фигуру, как Борис Ширяев: офицера императорской армии, несостоявшегося белогвардейца, узника Соловков, ученого-филолога.
После Второй мировой войны Борис Ширяев был вынужден жить за рубежом. Остаток жизни он провел в Италии и Аргентине, став одним из наиболее видных эмигрантских литераторов.
Рассказ «Пасха на Соловках» посвящен воспоминанию о лагерной жизни: чудесному спасению чекиста-командира в один из дней Страстной седмицы, «когда первое дыхание весны рушит ледяные покровы», от водной стихии. Рассказчик не знает и не может знать, что творится в душе у спасенного, но отмечает: в Страстную субботу чекист «торопливо, размашисто перекрестился» у образа Христа, в который сам же некогда «выпустил оба заряда».
***
«Можно сказать, что праздник Воскресения Христова воспразднуется прежде у нас, чем у других. И твердо говорит мне это душа моя, и это не мысль, выдуманная в голове. Такие мысли не выдумываются. Внушеньем Божьим порождаются они разом в сердцах многих людей, друг друга не видавших, живущих на разных концах земли, и в одно время, как бы из одних уст, изглашаются. Знаю я твердо, что не один человек в России, хотя я его и не знаю, твердо верит тому и говорит: „У нас прежде, чем во всякой другой земле, воспразднуется Святое Воскресение Христово!“»
Николай Васильевич Гоголь
