— Получается, дорогой мой, большевики все делали правильно.
Одного только им не хватало. Самого главного.
— Чего же? Просто сгораю от нетерпения узнать!
— Любви к народу! Он всегда был для них средством, а не целью. Целью для них была безраздельная власть.
— И давно вы до такой эпохальной мысли додумались?
— Да вот Евангелие как-то в руки попалось, доходить стало.
«Штрафбат», сериал, 2004 г.
До войны Прохор Суворов был весельчак, человек открытый и общительный. И хоть детство его пришлось на трудные времена, — сначала Первая мировая, потом революция, раскулачивание, — но Прохор Леонтьевич человеком был цельным, как говорится, от сохи. Родился он в 1906 году в Краснотуранском районе Красноярского края, в обычной крестьянской семье. Грамоты не знал, зато в руках всё горело, любая работа по хозяйству спорилась. Надо технику починить — пожалуйста, со скотиной управиться — тоже не проблема. А потому Прохор всегда мог заработать себе на хлеб. Особенно любил лошадей, подрабатывал извозчиком в Краснотуранске. Так встретил свою Елизавету Федотовну, девушку добрую и работящую — это в деревнях особенно ценилось.
Поселились неподалеку от Краснотуранска, в Сорокино. До войны у Елизаветы и Прохора родилось пятеро детей. И хоть сами родители люди были довольно простые, детям старались дать образование — грамота, письмо, счет. Жили трудом и дружно. Но грянула война.
На прорыв
— Сама я деда не знала, он рано умер. Но отцу кое-что рассказать успел. Его призвали сразу же, в первые дни войны, — рассказывает матушка Татьяна Александрова, внучка героя (сейчас она живет в Красноярске, замужем за отцом Дмитрием, священником храма Архистратига Михаила и Чуда его в Хонех). — Направить его должны были на границу с Японией, в мотострелковую часть, номера которой мы не знаем. Но случилось так, что командир поручил ему доставить в деревню подводы, на которых бойцов привезли к поезду. А дедушка не успел — поезд ушел без него. Так он попал не на границу с Японией, а на Карельский фронт, в самое пекло.
Елизавета Федотовна Фото: семейный архив
Карельский фронт в Великую Отечественную был одним из самых протяжённых и кровопролитных. Карелия одной из первых приняла на себя удар нацистов, но ударили не немцы — соседи-финны, ставшие союзниками Гитлера. Им очень хотелось взять реванш за Советско-Финскую войну. В первые дни Великой Отечественной люфтваффе использовала финские аэродромы для бомбардировок городов приграничья, составов, на которых Красная Армия стягивала к границе войска. Наша авиация нанесла ответный удар — и 25 июня Финляндия уже открыто выступила на стороне Германии.
В одном из таких поездов в Карелию и прибыл Прохор Суворов. По дороге состав с бойцами попал под бомбардировку. Снаряды рвались один за одним, с нечеловеческой силой вагоны срывало с рельс, металл сминало, словно бумагу…
— Когда поезд начали бомбить, все начали в панике разбегаться, а дед, человек уже служивый, знал, что надо лечь на землю, — продолжает Татьяна Александрова. — Он схватил первого попавшегося бойца, уронил и накрыл собой.
Оборона Красной Армии в первые месяцы войны трещала по швам. Наступление финнов было стремительным — один за другим они занимали города, которые перешли Советскому Союзу после войны, — Сортавала, Кескголь, Выборг, Лахденпохья…
— После того, как их поезд разбомбили, деда вместе с уцелевшими и раненными отправили на другом — к границе. Затем они оказались в тылу врага — настолько быстро шло наступление. Тогда, собрав все силы, они решили идти на прорыв, — рассказывает внучка бойца.
До своих дошли немногие. А те, кто прорвал окружение… попали в штрафбат. НКВД Прохор Суворов показался ненадёжным: как так — сначала от своей части отбился, потом в бомбардировке выжил, тут еще кольцо прорвали, а он опять живой. Не уклонист ли часом?
Ползком по минному полю
Про штрафников в советское время говорить было в принципе не принято, хотя штрафные роты и штрафные батальоны просуществовали вплоть до конца Великой Отечественной. Официально они начали формироваться в 1942 году после знаменитого приказа №227 («Ни шагу назад!»), однако по факту существовали и до него. Формировались обычно на короткий срок — от 1 до 3 месяцев из бойцов, совершивших не особо тяжкие преступления. За тяжкие расстреливали. В архивах Минобороны России имеется документ о Прохоре Суворове — в нём указано, что воевал он в батальоне № 2 на Карельском фронте. Как это было? Одна винтовка на двоих, остальное — добудь в бою или кровью смой свою вину. А за спиной — заградотряд.
Данные на узника концлагеря Прохора Суворова Фото: Национальный архив Финляндии
…Было это в начале сентября 1941 года, под Петрозаводском. Красная Армия изо всех сил старалась удержать позиции, не сдать город. К тому моменту к финским частям присоединились и немецкие. Наши старались потеснить хоть немного фашистов, отбросить от Петрозаводска. Иногда это удавалось — и враг ненамного отступал. Правда, при отходе минировали поля.
4 сентября батальон Прохора Суворова направили взять одну из высот.
— Дед и еще один боец, с которым он сдружился, прошли через всё минное поле, до дороги, — рассказывает Татьяна Александрова, какими воспоминаниями позднее делился боец с семьей. — Увидев дорогу, напарник побежал (видимо, от нервного напряжения — ведь в любую минуту ты можешь подорваться на мине, то слева, то справа слышаться взрывы, и чья-то жизнь обрывается). И наступил на мину. Деда контузило, очнулся ночью, справа болото, слева — яркий свет приближающегося мотоцикла.
«Рус, не беги!»
К сожалению, это были нацисты. И когда Суворов повернулся на свет, видимо, один из них засёк движение. Обнаружив еле живого советского бойца, они начали ожесточенно спорить: добить или забрать в плен.
Молодой немец то и дело тыкал в Прохора автоматом, а другой — он был постарше — спорил что-то на немецком и отводил дуло. Сопротивления никакого оглушенный взрывом Суворов оказать не мог: контузия, осколок мины прошил бедро и застрял, около полутора часов пролежал он без сознания в сырой земле, почти полностью заваленный. Сил даже говорить не было. Поспорив между собой, фрицы все-таки принялись откапывать Суворова сапёрными лопатками. Потом закурили. Немец, что постарше, придержал Прохору у рта папиросу.
— Рус, не беги! — предупредил он.
Суворова закинули в люльку и повезли — куда, он и сам не знал. Позднее вспоминал: ехали долго. Потом среди деревьев мелькнул костер, и он подумал: «Будут жечь». Но его просто выкинули с мотоцикла возле огня, где грелись другие пленные.
Казалось бы, за первые месяцы войны на солдата свалилось все подряд — и штрафбат, и плен, и раны. В пору отчаяться. Но… сначала среди голосов других пленных он признал родной голос — оказалось, это двоюродный брат Семён. Он бросился к Прохору, подтащил поближе к огню. А потом оказалось, что среди пленных есть… хирург. Врач, имени которого в семье Прохора не знают, сумел в полевых условиях, среди грязи вытащить из бедра осколок и спасти Суворову ногу.
Елизавета Федоровна с детьми и внуками Фото: семейный архив
Лагерный номер В-27
Быстрое продвижение фашистов привело к тому, что в окружении оказывались довольно крупные соединения советских войск. Это привело к тому, что поток военнопленных сильно увеличился. Штаб тыловых частей Финляндии к осени 41-го года объявил о готовности к приему порядка 24 тысяч советских военнопленных — их распределяли по новым концлагерям. Прохор Суворов попал в Киурувеси-Оулу (на 400 человек), его лагерный номер был В-27.
Вообще, концлагерь в Оулу состоял из двух частей — немецкой, где условия содержания были совершенно бесчеловечными, и финской — здесь с заключёнными обращались несколько мягче, давали возможность чуть-чуть оклематься после ранений. Суворов изначально попал в финскую часть, где провел 1,5 месяца.
— Потом всех военнопленных стали отбирать в лагеря при каменоломнях в Норвегии. Мы, к сожалению, не знаем названия этого лагеря, — продолжает Татьяна. — Коренастый, плотного телосложения сибиряк, наш дед, подошел.
«Экзамен» для советских военнопленных был изуверским. Был декабрь. Река Оулуйоки, на которой расположен город, уже превратилась в смесь воды и льда — шла шуга, порошил снег. Военнопленных с обрыва загоняли в воду под дулами автоматов. Кто посильнее — выживали, слабые тонули, а если не тонули, заболевали. Таким образом заключенных проверяли дважды. Обсыхали военнопленные по дороге в казарму – мокрые и заледеневшие.
Затем был один из норвежских лагерей, где Прохор вместе с остальными работал на каменоломнях. Как-то ему пришлось тащить до стройплощадки особенно тяжелый камень, и Прохор не смог — сильно болела не зажившая до конца рана на бедре. Он упал. А лежать было нельзя — расстреляют.
— Деду повезло в который раз — охранником оказался добрый немец, он подошел и только дал прикладом по зубам, — говорит Татьяна Александрова. — Следующий строй помог деду встать, его поддерживали с боков, пока он тащил тот камень.
Выдержать это было нечеловечески трудно. Многие (те кого не расстреливали немцы и кто не выдерживал, ломался) кончали жизнь самоубийством. Так поступил двоюродный брат Прохора Семён, тот самый, что старался его раненного согреть у костра, — бросился на колючую проволоку под напряжением… Прохор тоже хотел покончить разом с этим адом, но держали мысли о Лизе, о пятерых детях, о том, что ждут.
Неизвестный герой
В ноябре 1944 года Советская армия, которая к тому моменту провела уже множество победоносных сражений, начала Петсамо-Киркенесскую наступательную операцию силами Карельского фронта и Северного флота. А среди ждавших освобождения заключенных концлагерей прошел слух: линия фронта приближается, скоро придут освободители. У отчаявшихся, изможденных голодом и работой людей появилась надежда. Потом им сообщили, что собираются гнать обратно в Финляндию.
— Во время перехода австриец по имени Арнольд (такой же военнопленный) подговорил бежать деда и ещё троих военнопленных, так как всё равно их ждала смерть. Риск, цена которому – жизнь, — рассказывает Татьяна.
Отец м. Татьяны Анатолий Суворов ( в центре) Фото: семейный архив
И они рискнули. Бежать удалось вечером, бежали всю ночь они, пытаясь уйти как можно дальше. Но уже к утру их нагнали фашисты со специально натасканными собаками. Псы разъярёно трепали их всех, в какой-то момент Прохор потерял сознание от боли. Это спасло ему жизнь. Собаки задрали насмерть всех, кто сопротивлялся.
В сознание Суворов пришел в телеге. Оказалось, выжил он не один. Его и еще одного пленного подобрал на свой страх и риск один из проезжавших мимо финнов, обычный фермер. Привёз к себе, накормил — специально дал совсем немного еды, чтобы не умерли с непривычки. Потом начал их выхаживать, прятал у себя.
— В благодарность за это дед наладил всю сельхозтехнику (сеялки, трактора, веялки) финна. До сих пор нам неизвестно ничего о семье этого человека. Человека, который подарил нам жизнь, — говорит внучка Прохора Татьяна Александрова, — ведь мой отец родился после войны. Если бы не этот финн, дед бы погиб при побеге, а значит, и нас с отцом не было бы.
Домой…
Финн уговаривал русских остаться у него: хорошие работники — любому хозяйству нужны. А он видел, что Прохор любит землю и умеет с ней обращаться. Но война близилась к концу, и Суворов хотел вернуться к жене и детям. Финн его предупреждал, что к военнопленным Советский Союз относится плохо. Но Прохору было всё равно — он хотел домой. Поняв, что уговорить не удастся, финн перевёл их с товарищем по болотной тропке через линию фронта.
— На нашем посту их остановили и передали в особый отдел. Выяснили, что это бывшие узники концлагерей, а значит, у них есть долг перед Родиной (ведь могли же себя убить и не сдаваться в плен, не работать в каменоломнях для процветания Германии), — говорит матушка Татьяна. — И уже после войны попал наш дед в Нерчинский рудник в Читинской области. Дед был неграмотным, поэтому переписки не было, и до 1946 года никто о судьбе его не знал. А позднее, в старом комоде бабушки Лизы пылились две «похоронки» на деда, в которые она не верила.
Елизавета Федотовна одна поднимала детей Фото: семейный архив
Отпустили умирать
— Это довольно распространенный случай для тех лет, — поясняет Алексей Бабий, руководитель Красноярского отделения общества «Мемориал». — Думаю, его учётная карточка находится в УВД Забайкальского края, в Чите. Вариантов было несколько: если военнопленных освобождали из концлагеря, то либо в действующую армию направляли, либо в наш лагерь. А после войны бывших военнопленных отправляли в ссылку на 6 лет — так называемые «шестилетники». А как СМЕРШ решал, кого, куда — только они сами знали. Могли решить, что диверсант.
Нерчинский рудник известен ещё со времён Российской Империи. В конце XIX века сюда отправляли ссыльнокаторжных добывать серебро. Но в Российской Империи на действительно тяжелую работу назначали только особо опасных кандальников. А при кровавом терроре, начавшемся ещё в 30-х, отправляли всех.
Для сравнения: суточная норма питания дореволюционного каторжника была 819 граммов ржаного хлеба, 106 граммов мяса, 21,6 грамма сала, несколько видов круп, растительное масло. Каторжникам платили деньги, на которые они могли купить овощи, у них были выходные каждое воскресенье и по случаю больших православных праздников. Суточная норма узника ГУЛАГа: 750 граммов ржаного хлеба, 21 грамм мяса и 13 граммов гречки. Всё. Про выходные и говорить нечего. Во времена дореволюционной России на нерчинской каторге один осужденный должен был добыть в сутки 51 килограмм руды, во времена ГУЛАГа – 1,5 тонны.
Бесконечные дни для Прохора здесь слились в одну сплошную муку. Но, как говорится, даже в самой кромешной тьме есть надежда. В Нерчинских рудниках Прохор встретил своего родного дядьку, Степана. Того отправили в лагерь по статье о «трёх колосках». Степан был директором колхоза, видать, кому-то это не нравилось. В 1946 году дядька Степан вышел из лагеря. И первым делом бросился к Елизавете Федоровне, жене Прохора. Рассказал той, что видел его — едва душа держится, измождённого, больного туберкулезом.
— Если успеешь — вытащишь, — проговорил Степан.
Елизавета Фёдоровна поплакала, а потом решила вытащить мужа во что бы то ни стало. Собрала все нужные документы, заколола всю скотину, которая в хозяйстве была, и отправилась к начальникам. Упала в ноги, просила — и взятка помогла. Прохора отпустили «умирать домой».
У ворот лагеря Лиза сперва Прохора не узнала: потухший взгляд, ввалившиеся глаза, беззубый, худой до того, что едва стоял. Только по голосу и признала. Уходил Прохор крепким мужчиной под 80 килограммов весом, в вышел из лагеря с весом в 30 килограммов.
Внучка Прохора Суворова Татьяна с семьей Фото: семейный архив
Дети врага народа
— Бабушка его выхаживала, лечила от туберкулеза народными средствами в основном. Поставила на ноги. После войны у бабушки с дедушкой родилось ещё трое детей, в том числе и мой папа, Анатолий Прохорович (сейчас завкафедрой биологии и охотоведения КрасГАУ), — продолжает матушка Татьяна. — Дед по понятным причинам работать сильно в первые годы не мог, бабушка всё на себе тянула, и дети помогали: косили, следили за скотиной.
Прохор Леонтьевич прожил после войны не долго — всё-таки хоть и крепкое, сибирское здоровье его было подорвано. Война и концлагеря сильно изменили и характер: уходил на фронт общительным и веселым человеком, вернулся молчаливым стариком. Дети вспоминают: сядет во дворе, курит одну за одной и смотрит куда-то вдаль. Что видит? Может те ужасы, что довелось вынести? Умер Прохор в 1958 году — не выдержало сердце.
Елизавета, оставшись одна с детьми на руках, сильно нуждалась в помощи. И рискнула пойти в райсобес — вдруг вдовам воевавших или матерям-одиночкам хоть какая-то помощь полагается. Но услышала только холодное: «Убирайся».
— Чтоб ноги твоей здесь больше не было! — орал председатель райсобеса Мартышкин. — Муж на немцев в лагерях свою спину гнул, а я сейчас его детей кормить должен! Если не хочешь сама в лагеря попасть, а твоих детей чтоб государство по детдомам распределило, иди отсюда. И больше на глаза мне не попадайся!
Дома Лиза проплакала все глаза от обиды и несправедливости, а потом… взялась за работу. Любую. Шила шубы и шапки, валяла валенки, занималась хозяйством, работала в колхозе. И подняла семью.
— Бабушка верующая была. Хотя тогда ни в храм пойти нельзя, ни икону где-то достать. У неё была иконка Покрова Пресвятой Богородицы, вырезанная из какой-то газеты и приклеенная сзади к какой-то географической карте, — улыбается Татьяна Алексанрова. — Мы её освятили и в рамку поставили, семейная реликвия теперь у нас. Мы ими обоими гордимся — и дедом, который прошел через этот ад, и выжил, выстоял, и бабушкой, которая тоже никогда, даже в самые трудные времена, не сдавалась.
