Запись диалога об историке, географе и этнологе Льве Гумилеве на сайте Радио «Свобода».
Иван Толстой: О чем, собственно, говорят Толстой с Гавриловым? — спросит придирчивый слушатель, и будет прав. Давайте обратимся к объективным фактам. Я буду приветствовать, Андрей, если вы будете делать какие-то реплики, возражения и дополнения к тому биографическому рассказу, который я сейчас хочу предложить нашим слушателям.
Андрей Гаврилов: Вы будете говорить «он родился тогда-то», я буду кричать: нет, он не родился, не родился!
Иван Толстой: Это уже в меру вашего понимания того, что такое оппонирование.
Лев Николаевич Гумилев родился 18 сентября (1 октября по новому стилю) 1912 года в Санкт-Петербурге, там же скончался 15 июня 1992 года, то есть он не дожил полугода до своего 80-летия. Его определяют как историка-этнолога, археолога, востоковеда, писателя, переводчика с персидского. Можно еще добавить — поэт, если бы сам Гумилев придавал значение поэтическому творчеству, поэтому скажем скромнее: автор стихов.
Сын Анны Ахматовой и Николая Гумилева.
Рос в Слепнёве Бежецкого уезда, бывшем имении бабушки по отцовской линии — Анны Ивановны Гумилевой. Летом 1917 года из-за угрозы погрома бабушка с внуком покинули свое имение и отбыли в Бежецк, причем крестьяне позволили забрать ей библиотеку и часть мебели. А могли бы и не позволить, не всем позволяли.
С 1931 года активно участвовал в геологических и археологических экспедициях, отправлялся он по большей части из Ленинграда, где в свое время поселился в квартире у матери в Фонтанном доме в Петербурге, естественно, на Фонтанке, где она жила со своим мужем Николаем Николаевичем Пуниным. Всего до 1967 года Лев Николаевич принял участие в 21 экспедиционном сезоне.
В 1934 году поступил в Ленинградский университет на только что восстановленный исторический факультет. Для тех, кто это мог упустить, история в течение многих лет не преподавалась при советской власти, был только предмет «обществоведение» или «обществознание», а истории не было. В 1934 году весной исторические факультеты были восстановлены, возобновлены, и туда как раз поступил Лев Гумилев.
Четырежды он арестовывался: первый в декабре 1933 года — через 9 дней был отпущен без предъявления обвинения. Второй арест в 1935, но благодаря заступничеству многих деятелей литературы был отпущен на свободу и восстановлен в университете. В 1938 получил пять лет лагерей, наказание отбывал в Норильске. В 1944 году по собственному желанию вступил в ряды Красной армии, участвовал в Берлинской операции. После демобилизации окончил экстерном исторический факультет, в 1948 году защитил кандидатскую диссертацию. В 1949 арестован в четвертый раз, обвинения были заимствованы из следственного дела 1935 года; осуждён на 10 лет лагерей, наказание отбывал в Казахстане, на Алтае и в Сибири.
В 1956 году после ХХ съезда КПСС освобожден и реабилитирован, несколько лет работал в Эрмитаже, с 1962 года до выхода на пенсию в 1987 году состоял в штате научно-исследовательского института при географическом факультете ЛГУ.
В 1961 году Лев Гумилев защитил докторскую диссертацию по истории — «Древние тюрки», в 1974 году защитил вторую докторскую диссертацию — по географии, но степень не была утверждена ВАКом.
Он автор 12 книг и более 200 статей.
В 1950–1960-х годах занимался археологическим исследованием Хазарии, историей хунну и древних тюрок, исторической географией, источниковедением. С 1960-х годов начал разработку собственной пассионарной теории этногенеза, объясняющей закономерности исторического процесса.
В исторических исследованиях Гумилев придерживался идей, близких евразийству, переписывался с последним евразийцем, одним из основателей этого философско-политического движения Петром Николаевичем Савицким, жившим в Праге. Один раз, в 60-е, Льву Гумилеву удалось даже съездить в Прагу и погостить у Савицкого.
Скончался Гумилев в Петербурге (вновь обретшем к тому времени свое прежнее имя) в 1992 году. Теперь в его последней небольшой квартирке мемориальный музей. Вот краткий биографический очерк, исключительно внешний, без каких-либо оценок.
Андрей Гаврилов: Если вы позволите, Иван, я опять-таки без оценок дам просто несколько мазков и несколько цитат. Если оценки появятся, то это уже без моей воли. Анна Ивановна Гумилева просила в свое время Анну Ахматову выправить метрику Льву Николаевичу Гумилеву, в которой не было бы свидетельства о его дворянском происхождении — так нам гласит одна из биографий Гумилева. Вот это, честно говоря, для меня загадка, потому что я не очень понимаю, откуда в метрике могла быть запись о его дворянском происхождении, учитывая, что Гумилевы никогда не были потомственными дворянами. Дворянский титул, который был то ли у деда, то ли у прадеда Льва Гумилева, он не передавался по наследству, поэтому со стороны отца он дворянином не был, он не был дворянином со стороны матери.
Иван Толстой: Нет-нет, со стороны матери он как раз был дворянином, но дворянство по материнской линии просто не передается.
Андрей Гаврилов: Правильно, дворянство не передается, поэтому у него в метрике не могло быть такой записи. Для меня самая загадочная история во всей биографии Льва Гумилева на самом деле — это просьба его бабушки. Она, казалось, должна была знать все тонкости этого дела. Может быть, просто здесь какая-то неточность. Я бы добавил, что у бабушки он жил практически до 17 лет. Здесь необходимо сказать, что Анна Андреевна навещала его в Бежецке в этот период два раза — на Рождество 1921 года и летом 1925 года.
Иван Толстой: Да, эта деталь, надо сказать, шокирует.
Андрей Гаврилов: Да, деталь шокирует. Точно так же шокирует то, что если взять только внешнюю канву, мать, по свидетельству самого Льва Николаевича, жестко пресекала его попытки писать стихи, тем более стихи, напоминающие по стилю, по тематике, по всему, стихи его отца. К поэтической деятельности он вернулся много-много лет спустя, где-то уже взрослым человеком. Когда он переехал в Фонтанный дом к матери — это было осенью 1929 года, надо сказать, что это была чудовищная квартира в том плане, что кроме Анны Андреевны и Пунина, его отчима, в этой же квартире, правда, в отдельных комнатах, первая жена Путина и ее дочь, а кроме того еще семья рабочих. И Гумилев жил в коридоре на деревянном сундуке, потому что больше мест не было.
Мы с вами уже говорили о том, что его друзья-сокурсники говорили о нем всякие гадости, то есть они честно писали, например, студент истфака Валерий Махаев во время следствия заявил, что Гумилев — человек явно антисоветский. И второй его сокурсник Андрей Борин опять-таки на допросе показал, что Гумилев идеализировал свое дворянское происхождение, его настроения в значительной степени определялись этим происхождением.
Здесь надо сделать скидку на то, что это было во время следствия, и мы не знаем, какие меры убеждения применялись к студентам, прежде чем они дали такие показания. Зато знаем, что сам Гумилев сообщил следующее: он подписал протокол с признанием в том, что он руководил антисоветской молодежной организаций, и то, что он повинен в контрреволюционной агитации, в частности, читал стихотворение Мандельштама о кремлевском горце. Кроме того, он подготавливал покушение на товарища Жданова. Понятно, что все это ерунда, все это выбито под пытками.
«Я всегда воспитывался в духе ненависти к ВКП(б) и советскому правительству. Этот озлобленный контрреволюционный дух всегда поддерживала моя мать Ахматова Анна Андреевна, которая своим антисоветским поведением еще больше воспитывала и направляла меня на путь контрреволюции».
Вот всю эту ерунду он подписал, позже, правда, заявил, что он отказывается от протокола допроса, поскольку это было сделано под пытками, он его толком не прочел, потому что был не в силах что-либо читать и подписывать. Правда, это опровержение своих показаний он завершает следующей фразой: «Я как образованный человек понимаю, что всякое ослабление советской власти может привести к интервенции со стороны оголтелого фашизма».
Что здесь еще можно добавить? Отдельная совершенно, конечно, история отношений Льва Гумилева с матерью, его отношение, я думаю, мы об этом поговорим, к поэме «Реквием», которая появилась на свет во многом благодаря трагической судьбе самого Льва Николаевича. Пожалуй, всё, если мы будем брать чисто внешнюю сторону его биографии.
Иван Толстой: Да, Андрей, я согласен, путь Льва Николаевича именно таков, если излагать его без конфликтной стороны дела. Уже и в таком виде это, конечно, страшная биография, искореженный путь человека, постоянно выбрасываемого из нормальной научной и социальной жизни.
Но дело в том, что это все, что называется, коржи для торта, а между коржами надо еще добавить начинку — сложнейшие драматические отношения Гумилева с матерью Анной Ахматовой и затем судьбу его научных идей как историка. И тогда жизнь Льва Николаевича предстанет во всем своем адском сиянии.
Давайте начнем с семейных отношений, уже хотя бы потому, что эти отношения матери и сына стали ярчайшими страницами русской литературы, зловещей классикой ХХ века.
Тихо льется тихий Дон,
Желтый месяц входит в дом.
Входит в шапке набекрень,
Видит желтый месяц тень.
Эта женщина больна,
Эта женщина одна,
Муж в могиле, сын в тюрьме,
Помолитесь обо мне.
Ахматовский «Реквием». Вот его-то Лев Гумилев и не хотел простить матери. Он упрекал ее в том, что она делала себе литературное имя на его страданиях. Реквием, говорил он впоследствии, пишут по умершему. Но я-то жив! Чем писать стихи, лучше бы она прилагала больше усилий к его вызволению из лагеря. Нечего было участвовать во Втором съезде советских писателей в Москве в 1954 году, а если уж участвуешь, то воспользуйся этим и поговори с кем надо в кулуарах съезда.
Он не понимал, почему мать не может прислать ему в лагерь те книги, которые ему больше всего нужны для работы по истории. Из письма в письмо он повторял, что на складе Географического общества в Ленинграде остался нераспроданный тираж книги Грум-Гржимайло о Западной Монголии. Ахматова давала понять, что — нет, не осталось экземпляров. А параллельно близкая знакомая Льва Николаевича сходила на склад, купила нужный экземпляр и выслала ему в лагерь. А потом оказывается еще, что до 2007 года тираж книги Грум-Гржимайло так и оставался на складе Географического общества. То есть до черта было этих книг. И так было с целом рядом его просьб. Читать лагерные письма сына к матери почти невозможно. Он просит ее об одном, она отвечает ему, будто глухая.
У меня, надо сказать, есть собственное впечатление от Льва Гумилева. Я дважды оказывался с ним за одним столом. Было это во второй половине 70-х годов в доме моего дяди ленинградского композитора Дмитрия Толстого, который дружил с Гумилевым, и оба они тесно общались с известным ученым Николаем Козыревым. Я, конечно, ничего не произносил, старался слушать в оба уха и запоминать. По большей части, гумилевские размышления были мне не по зубам, историей и культурой Востока я не увлекался, но сама личность Льва Николаевича, конечно, поражала.
В брежневской стране передо мной сидел человек на двести процентов внутренне свободный, с умопомрачительными межкультурными ассоциациями, очень сдержанный, как бы даже полусонный, только быстро зыркающий прищуренными глазами. И это зырканье немедленно понималось как старая лагерная привычка: видеть в каждое мгновение опасность.
Помните, у Георгия Владимова пес Руслан был «отличником злобы и недоверия». Вот так выглядел и Лев Гумилев.
Кстати, от него я услышал и лагерный анекдот. Он его рассказал очень мягко. Перекличка на построении: Иванов! — Я. — Сидоров! — Я. — Рабинович!.. Рабинович!.. — Зде-есь… — А куда ты к шуту денешься…
И еще я запомнил разговор о его взаимоотношениях с матерью. Мой дядя спросил об этом. Лев Николаевич сказал: «Мы все время ссорились. Однажды я ей сказал: сама подумай, кто из нас больше понимает. У меня отец — Гумилев, а мать — Ахматова. А у тебя кто?».
Полностью читайте здесь
