Тем ранним утром он говорил размеренно и тихо, изредка посмеиваясь над интересными вопросами. Погружаясь в воспоминания, он много рассказывал о культуре, искусстве, вере и чтении книг с «фантастической романтичной женщиной не от мира сего». Сегодня наш герой — Михаил Павлович Шубский, ныне занимающий пост заведующего отделом современных художественных практик Центра культурных инициатив.
— Как Вы думаете, «человек в культуре» — какой он сегодня?
— Если рассматривать большинство, то он скорее потребитель, чем рефлексирующий, думающий. Культура понимается как развлечение, но не как компонент духовной жизни человека. Это очень тревожная тенденция, но такова сейчас жизнь.
— А без чего невозможно приобщение человека к культуре? Насколько значительна в этом вопросе роль религиозного воспитания?
— Невозможно без веры в ее широком понимании. Веры в любовь, в надежду, веры в то, что в этой жизни можно что-то изменить, можно что-то с собой сделать, стать лучше, интереснее, быть кому-то полезным. Поэтому должна быть вера. Но сейчас с этим тоже очень сложно. Каждый по-разному понимает, что такое вера. Для одного вера — просто исполнение механических обрядовых функций, для другого — живая действующая сила, которая направляет человека. Я бы сказал, что современная жизнь входит в область неоднозначности.
— Какой из своих общественных проектов Вы могли бы назвать самым успешным с точки зрения культурной значимости?
— Если глобально, то самым успешным я считаю Красноярский музейный центр, который за 20 с лишним лет я превратил в КИЦ. В нем происходили культурные явления, которых раньше не было в Красноярске, но которые и сейчас важны для развития современной культуры. А если говорить более конкретно, то это музейные биеннале, ночи — проекты, которые музей в России сделал первым. Хоть мы и не Москва, но мы были законодателями мод в этом деле. Мне кажется, что культура может развиваться и быть успешной тогда, когда она работает на стыке прошлого и настоящего, сегодняшнего и будущего. Когда она уходит и заглядывает куда-то вперед, и в то же время ведет диалог иногда простой, а иногда сложный с традициями, классикой, историей. Такой диалог и есть современная культура.
КУЛЬТУРА МОЖЕТ РАЗВИВАТЬСЯ И БЫТЬ УСПЕШНОЙ ТОГДА, КОГДА ОНА РАБОТАЕТ НА СТЫКЕ ПРОШЛОГО И НАСТОЯЩЕГО, СЕГОДНЯШНЕГО И БУДУЩЕГО
— На сегодняшний день многие сходятся во мнении, что современное искусство брендированно и элитарно. Так ли это, и как это отражается на культуре?
— Как и в любом искусстве, в современном есть что-то положительное или наносное. Поэтому современное искусство — просто искусство. Элитарно? Я думаю, что этот слоган немножко из другого понимания. Элитарно все-таки рефлексирующее искусство. Современное искусство очень реагирует (иногда больно, остро, эпатажно) на вещи, которые происходят в нашей жизни. Конечно, для современников есть понятное и непонятное. Сегодняшний художник очень ироничен, концептуален, у него много рефлексии. Хорошо это или плохо? Наверное, хорошо, потому что это показывает, что есть движение в художественной жизни. С другой стороны, если современное искусство эпатажно, то традиционное классическое искусство? Реализм? Он тоже сейчас странно выглядит. Мне кажется, что очень важно просвещение важных компонентов искусства, образование, и главное, каждый раз нужно подчеркивать и помнить, что искусство — это путь к свободе, та дверь, в которой открывается свобода. Чем больше человек погружается, тем более самостоятельным и свободным он становится.
— Как Вы считаете, имеет ли Красноярск шансы не просто стать культурной столицей Сибири, но и прочно укрепиться в этом звании?
— Я думаю, что это сложно. Хотя были моменты, когда это было рядом. В советское время Красноярский край назывался культурной столицей Сибири. Это было, и это здорово. Для этого многое было сделано. Сейчас есть какие-то моменты, но я бы так самонадеянно не думал, что мы являемся культурной столицей. Рядом у нас Новосибирск, а там музыкальное, оперное, театральное искусство намного серьезнее, чем у нас, и этого уже не отнимешь. У нас другие вещи есть, ансамбль Годенко, к примеру. Если музейную составляющую брать, то в этом отношении, да, мы являемся культурной столицей Сибири. В музейном плане действительно очень много сделано за эти годы.
— Творчество каких красноярских авторов Вы находите наиболее вдохновляющим?
— Из красноярских художников я выделю Андрея Геннадьевича Поздеева, которому в сентябре исполнилось бы 90 лет со дня рождения. Это тот редкий художник, который не остановился на одном направлении, а всю жизнь искал, двигался, пытался для себя открыть новое, сказать. В этом смысле творчество Поздеева — явление не красноярское, а российское, или даже европейское. У Андрея Поздеева достаточно высокая планка.
У нас, казалось бы, много художников, и Союз художников есть, но из современных мне нравится Виктор Сачивко, эпатажный Василий Слонов, которого многие не любят, но я бы хотел отметить, что он верующий православный человек. Мне нравится Саша Суриков, молодой художник. Из моих ровесников мне нравится Валерий Кудринский, добротный и талантливый автор. Он мне импонирует, хотя и рисует в традиционной реалистической манере. Еще раньше был красноярский художник Юрий Деев.
— Кто из российских деятелей культуры смог бы дружески похлопать Вас по плечу и сказать: «Я так рад тебя видеть»?
— Из современников, есть в Москве композитор Александр Маноцков. Он работает с режиссером Андреем Могучим, пишет музыку ко многим спектаклям. Раза два-три мы его приглашали сюда, и я считаю, что мы подружились. Да, он может приехать и сказать: «Михаил Павлович, я рад тебя видеть». Есть такой человек Алексей Козарев, доктор философских наук в МГУ, очень интересный рассказчик. Часто выступает с публичными лекциями, прекрасно рассказывает об истории философии. Мы с ним тоже подружились.
— Искусство, философия, шахматы… Расскажите, как в течение жизни менялись Ваши увлечения?
— Я вырос в очень глубокой отдаленности с красивой природой. Это Алтай. Там великолепные горы, горные реки. Когда-то в XVII веке это было место, где жили старообрядцы. Старообрядцы уходили из Центральной России на окраины Томской губернии. Мне посчастливилось попасть в те места, где еще сохранились старообрядческие деревни. Все это наложило отпечаток. С одной стороны, природа, а с другой, я был очень любознательным.
Первое, это, конечно, шахматы, в которые я научился играть по газете «Правда», где в конце последней страницы была шахматная колонка. Петросян, Ботвинник, другие чемпионы мира писали. В СССР все за этим следили. Я в деревне один из первых научился разбирать партии, начал понимать, что такое Е2-Е4. Изучив, таким образом, теорию, я приходил в деревенский клуб, где мы играли. Я обыгрывал больших взрослых людей. Они очень поражались этому.
Второе, да и первое тоже, такое явление как моя мама, с которой мы безумно любили читать книги, хотя у нее было шесть классов образования. Она работала поваром, но была фантастической романтичной женщиной не от мира сего. В деревне нас было пятеро детей и большое хозяйство, как и у всех, потому что кормились и жили только тем, что давала земля. Мы с мамой читали книги, и, прочитав, брались за ручки, ходили по деревне и друг другу высказывали, как кто и что понял. На нас земляки смотрели с удивлением и считали, что у нас «не все дома», потому что надо было заниматься хозяйством, а мы всякой «фигней маялись». Это была настоящая школа, которую уже не заменишь ничем.
Философия выросла оттуда. Я три раза поступал. Один раз в Ленинградский государственный университет, потом два раза в Уральский. Наконец, удалось поступить. Раньше был большой конкурс, тем более что нужно было быть партийным. Требовалась масса условий, чтобы поступить на философский факультет — он считался идеологическим. В конечно счете, я занялся русской религиозной философией. Мне повезло, я изучил весь серебряный век в советское время, хотя тогда считалось, что русской философии, тем более религиозной, нет, а есть философия марксизма и т.д. Я закончил учебу, и у меня было написано «преподаватель философии». Потом пришли 90-е годы, и выяснилось, что, оказывается, философия у нас есть. Сейчас смешно, а тогда это было все очень серьезно. Я преподавал, и у меня были великолепные студенты педуниверситета, истфака, иностранных языков. Они были такими порядочными. Мы изучали не только марксистскую философию, а еще дополнительно русскую религиозную, которой не было в программе. Студенты изучали самостоятельно. И любой из них мог пойти в Первый отдел, и сказать: «А вот этот человек с бородой нам какую-то фигню читает». Но за столько лет никто не пошел, не сказал.
Потом я пришел в музей Ленина, и нужно было понять, чем там можно заниматься. Это тоже была целая эпопея, потому что у нас в России или любят, или сразу ненавидят. Также и с музеем Ленина, который, так сказать, монстр идеологический, потому что это было самое главное, а потом вдруг одновременно стало никому не нужно. Надо было что-то делать. Я все-таки продолжил ленинскую традицию. Мы стали искать новое в культуре, в музее. Мы пытались сделать маленькую революцию в музейном деле на красноярской земле. Поэтому появился Красноярский музейный центр, появились непонятные, чуть ли не ругательные понятия «биеннале», «современное искусство» и т.д. Это было важно, это было веяние времени. У меня масса друзей, молодых людей, которые прошли через гранила этих проектов, стали свободными, которые могут думать (а это очень важно). Мне кажется, что это результат в чем-то и моей деятельности.
ЕСЛИ ТЫ ДЕЙСТВИТЕЛЬНО ВО ЧТО-ТО ВЕРИШЬ, ТО ДОЛЖЕН ИДТИ ДО КОНЦА
— Продолжите фразу «Я горжусь тем, что …».
— Я горжусь только одним, что мне удалось воспитать, поддержать молодых людей в их поисках жизни, смысле жизни, в каких-то ценностях. Я горжусь тем, что мне это удалось. Можно гордиться тем, что в 1998 году музей получил приз Совета Европы. У нас в конкурентах была «Третьяковка» и другие большие музеи, но мы взяли гран-при и этот успех больше ни один российский музей не повторил. Мне есть, чем гордиться. Но в первую очередь я горжусь тем, что сделал для становления молодого поколения, часть которого все-таки стала самостоятельным, творческим и свободным.
— Чтобы Вы хотели сказать красноярцам?
— Надо любить свободу, а это значит — любить Бога. Надо любить Бога, а это значит — любить свободу. Никто так сильно это не связывает, а я считаю, что вера — это вещь очень самостоятельная, и если ты действительно во что-то веришь, ты должен идти до конца. Поэтому я желаю красноярцам творчества, быть всегда первыми, потому что Красноярск — удивительный край, удивительные люди, которые, в основном, пришлые, свободолюбивые. Их предки пришли сюда ища волю, свободу. Хотел бы пожелать, чтобы каждый нашел на этой земле свое и реализовал. Пожелаю любви, добра и веры, что в жизни еще будет что-то хорошее. Иногда верить сложно. Сейчас у меня очень грустное настроение, но я все равно верю, что когда-то будет лучше.
Для «Касьяновского дома» и «Православного слова Сибири»
Фото автора
